— Ну что за чепуха, мой милый?!

— Вовсе нет! — возражает горячо Фрэнсис— Этим занята половина журналистов в Лондоне. Да, я знаю, что полиция опросила всех, кого только могла, но вы же понимаете, что эти простые люди вряд ли были с ними до конца откровенны!

— Да, да! — усмехается Баллинг. — А вы полагаете, что вам удастся разговорить их, может быть — воззвать к их совести? Ошибаетесь, эти люди слишком хорошо знают, что, доверившись журналисту, они обрекут себя на долгие допросы в полиции. Вы представления не имеете, какая глубокая пропасть лежит между нами и людьми там, в Ист-Энде! Не думайте, что разница только в том, что некоторые из нас могут потратить за ужином больше денег, чем иной из них зарабатывает за месяц. Это совершенно иной мир. Несмотря на эту отповедь, Томпсон не смущается.

— Но я могу заплатить им, — говорит он.

— Это не поможет вам раздобыть достоверную информацию. Впрочем, если так хочется, идите и попытайте счастье в каком-нибудь пабе! Только не принимайте на веру все, что вам там скажут. Одни будут врать в надежде получить лишний шиллинг, а другие перескажут сплетни, в которых не будет ни слова истины. Я немного знаю этих людей, и мой опыт подсказывает, что вы напрасно потратите время. Не берите с собой слишком много денег, я не хочу, чтобы вас ограбили.

Пока Фрэнсис Томпсон постигает премудрости журналистики под руководством такого «монстра пера», как Баллинг, кое-кто в Лондоне тоже занят сочинительством.

— Черт знает, что это такое! — Эбберлайн и Монро изучают открытку, присланную из Уайтчепела инспектору Джозефу Чэндлеру, который был первым офицером, осматривавшим место убийства на Хэнбери-стрит. Имя инспектора Чэндлера оказалось в газетах, так что неудивительно, что неизвестный шутник выбрал его в качестве адресата. На открытке в карикатурном виде изображена убитая женщина с перерезанным горлом, лежащая в луже крови.

«Я забрал кое-что на память из ее потрохов. Еще мне понравились ее кольца — они сейчас у меня на столе. Потом я вернулся и смотрел с остальными, как еы увозите тело. Это было восхитительно — слышать, как вы обсуждаете меня и мою работу. Попробуйте вычислить меня в следующий раз. Должен сказать, что знакомые считают меня милым и обаятельным джентльменом».

— Чья-то злая шутка?! Здесь не сказано ничего, о чем нельзя было узнать из газет, — Эбберлайн держит открытку за уголок, словно боясь испачкаться.

— Боюсь, это только начало! констатирует Джеймс Монро. — И не думаю, что это написал убийца. Скорее всего, один из тех сумасшедших, что с радостью берут на себя чужие преступления, зная, что отвечать за них все равно не придется.

Эбберлайн отправляет открытку в свою папку. Собственно говоря, не имеет значения, отправил ее настоящий убийца или нет. Британская криминалистика в 1888 году еще не позволяет извлечь из нее что-либо полезное для следствия.

Еще в бытность Джеймса Монро главой полиции Калькутты, генеральный инспектор тюрем Бенгалии сообщал ему о странном человеке, колониальном чиновнике Уильяме Хершеле. Этот Хершел прислал бенгальскому инспектору письмо, где объяснял, что отпечатки пальцев разных людей отличаются, и что это можно использовать в практических целях.

Уильям Хершел был одним из первых европейцев, задумавшихся над возможностями дактилоскопии (в Китае отпечатки пальцев издавна применялись в качестве подписи), но инспектор тюрем, к которому он обратился, счел предложение болезненной фантазией. Точно так же воспринял его и Джеймс Монро. В 1880 году в английском журнале «Природа» об отпечатках пальцев писал доктор Фолдс, сумевший с их помощью доказать в Японии невиновность человека, обвинявшегося в воровстве. Впоследствии в тот же журнал писал и Уильям Хершел, отстаивая свое первенство, и, в конце концов, его исследования привлекли Фрэнсиса Гальтона, антрополога, психолога и будущего отца дактилоскопии.

В мае 1888 года, всего за несколько месяцев до убийств в Уайтчепеле, Гальтон выступает с докладом, где упоминает об отпечатках пальцев, как о более точной и перспективной системе идентификации личности по сравнению с антропометрией — системой, разработанной знаменитым Альфонсом Бертильоном. [13]

Однако дактилоскопия будет внедрена в практику Скотленд-Ярда только семь лет спустя, в 1895 году. А пока что наука ничем не может помочь инспектору Эбберлайну в его поисках. 

Когда сержант Уильям Тик выводит Джона Пайзера на улицу, вид у того совершенно растерянный.

— Слушай, Билл, ты же понимаешь, что это ошибка!

Тик и сам смущен — он живет в соседнем доме и не раз выпивал с Джоном Пайзером по кружке пива. Теперь ему приходится отвести старого приятеля в участок. На основе ряда свидетельских показаний Джона Пайзера обвиняют в том, что он и есть тот самый жуткий Кожаный Передник, что грабит проституток Ист-Энда.

— Давай тихонько дойдем до участка! — предлагает Тик. — Если кто-нибудь решит, что ты Потрошитель, то в мгновение ока соберется толпа, и тебя просто растерзают!

Пайзер уныло соглашается. В эти дни даже мелкого воришку, задержанного за кражу карманных часов, пресса спешила объявить монстром, убивающим женщин в Уайтчепеле, так что сержант ничуть не преувеличивает опасность.

И вот они на пару направляются к участку на Леман-стрит. Еврей Пайзер и бывший деревенский констебль Уильям Тик, который два года назад перебрался в Лондон и до сих пор не привык к здешней жизни. Двумя днями раньше — восьмого сентября — он охранял тело Энни Чэпман в мертвецкой, а после осматривал Хэнбери-стрит, где полиция искала следы Потрошителя. Тик хорошо осведомлен о том, что творится в Уайтчепеле, и все происходящее, включая арест Пайзера, кажется ему каким-то жутким кошмаром.

В тот же день, десятого сентября, Его Высочество возвращается в столицу после поездки по стране.

— Я уверен, что Эдди недолго пробудет здесь, — говорит Сикерт. — Наша королева, похоже, твердо решила отвлечь его от любовных похождений.

Дарлинг согласно кивает. Оба джентльмена идут по Коммершл-роуд. Сикерт пригласил американца на прогулку, чтобы познакомить его, как он выразился, со «своим Лондоном». Тем Лондоном, который практически неизвестен жителям западных и северных окраин города. Дарлинг не стал отказываться. Ему и в самом деле интересно взглянуть на места, откуда художник, по его собственному признанию, черпает вдохновение.

Ист-Энд производит мрачное впечатление на неподготовленного зрителя — грязные улицы, бедность, угольная пыль на стенах домов, ругань, пьянство, проституция. Впрочем, жителям Ист-Эндаэти улицы не кажутся ужасными. Они привыкли ко всему с рождения. Включая запах.

— Идемте, идемте! — Сикерт указывает по дороге то на одну, то на другую местную достопримечательность. — Чувствуете этот аромат? Он доносится с бойни. Это запах смерти, Дарлинг! Многим он кажется омерзительным, но вы должны попробовать найти очарование и в этом запахе. Если вы согласились на мою маленькую экскурсию, то вы должны принять мои условия — помните, я говорил вам об этом в самом начале?

Его ноздри раздуваются. Он действительно наслаждается тошнотворным тягучим запахом крови, словно какое-то мифическое чудовище.

— Вы уверены, что здесь безопасно?

— Бог мой, конечно же, вы в безопасности! Я ведь рассказывал, что брожу здесь даже по ночам. Не буду уверять, впрочем, что это совершенно лишено риска. Но ночью город выглядит иначе, и, если вы когда-нибудь отважитесь на ночную прогулку, я охотно буду вашим проводником. Когда стемнеет, все изменится, — продолжает Сикерт, и голос его звучит весело. — Помните, как в детстве вы боялись темноты? В ней всегда таилось что-то опасное, что не может существовать при свете.

Гарольд Дарлинг пожимает плечами в ответ.

— Может быть, вы не поверите, но я никогда не боялся темноты! Даже в детстве.