В итоге в первые годы Возрождения установилось относительное равновесие внутри городов и в их отношениях с высшими властями. Но оно не могло устоять перед новшествами XVI века.

Протестантская Реформация за десятилетие, прошедшее с 1550 года, произведет идеологические изъятия, о которых мало кто мог бы подумать за сто лет до этого. Крепнущее государство начало, с успешной медлительностью, операцию по урезанию прав местных властей. Артиллерия обесценивает роль городских укреплений. Они еще ценились при Людовике XII, но стали менее эффективными при Генрихе II и тем более при Генрихе IV. Часть буржуазии, — та, которая устроилась на королевской службе, «предала» свою социальную группу и сформировала городское дворянство. Она теперь свысока смотрела на добропорядочных торговцев, населявших городские улицы. Наконец, в результате демографического взрыва увеличилось число отверженных. Потеряло значение классическое различие, проводившееся в городах, между «Христовыми бедными», которым всячески помогали, так как они считались детьми города, и чужеродными бедняками, которых цинично оставляли умирать под городскими стенами. В 1560 году прозвучит похоронный звон колоколов в связи с исчезновением известного городского единодушия, которое было, пожалуй, лишь видимым…

II. РОЗЫ И ВОЙНЫ[31]

Сто лет назад, около 1460 года, на престол взошел новый король, который со временем сумел заставить всех уважать свою волю. Но мы пока не на этом этапе. Идеологическо-религиозные конфликты еще впереди. Политическая система легко просматривается во всей своей простоте на уровне как властных структур, так и противостояния интересов.

Политическая среда, в которой протекает правление Людовика XI, уже больше не носит «феодального» характера в полном смысле этого термина. Это, однако, не мешает от имени «нечистокровного феодализма» создавать или восстанавливать из всего, что попадается под руку, рыцарские ордена (Золотого руна Бургундии, Святого Михаила — для французов). Их цель — в сакральных формах и по возможности в рыцарском стиле подчинить высшую знать власти государя. Освобожденной от налогов знати в принципе не приходится жаловаться. A priori власть ее не обманывает, и остается точной апофегма Филиппа Контамина: «Знатность — это и уровень жизни».

Тем не менее с 1460-х годов французская монархия становится жестко административной и налогоненасытной: при восшествии на престол Людовика XI налоги в абсолютном выражении могли показаться невысокими. Но по сравнению с другими регионами Европы налоги во Франции были уже самыми многочисленными и самыми высокими. Понятия государства, нации, родины, королевства или страны (эти слова долгое время оставались взаимозаменяемыми) распространяются и среди элит, и до известной степени в широких массах, включая крестьян. Эти понятия и чувства находят воплощение в личности и верховенстве короля. Они распространяются на одном языке — французском: наряду с местными наречиями его понимают и зачастую на нем говорят повсюду, вплоть до южной Луары. Начинается его долгое продвижение на юг, к нижнему течению Роны и Гаронны, в ущерб наречию «ок»[32]. Что касается монарха, то он не обязан строго уподобляться труднодостижимому и привлекательному образу добродетельного государя. Отныне теоретики признают, что он может прибегать к хитрости и «обманному притворству» при условии соблюдения внешней благопристойности. Макиавелли еще не родился, но уже недалек его час. Государь, если он француз, считается императором в своем королевстве. Он прямой повелитель всех своих подданных₄ включая высокопоставленных, обязанности которых теперь более многотрудные, чем были когда-то обязанности всемогущих «вассалов» феодального типа. Революционная волна 1350-1420 годов, которая, к большому изумлению монархов, столь расширила роль представительных собраний, начала откатываться назад. Последние, называемые Генеральными или провинциальными штатами, сохраняют, однако, определенную, хотя и подчиненную роль. Церковь Франции уже давно называется галликанской, то есть национальной, хотя и признает известное превосходство римского первосвященника. То, что церковь теряет в самостоятельности по отношению к суверену, она компенсирует усилением внутренней сплоченности. Что бы ни говорил Мишле, она не стала главной жертвой «режима» возрождающихся Валуа. Во всяком случае, не в большей мере, чем дворянство. Корпус чиновников, alias королевских служилых людей[33], пользуется стабильностью своего положения. Им даже предоставляются должности, подлежащие продаже и дающие право на причисление к своего рода дворянству, признаваемому в частном порядке, но не указанному еще государством, как это будет в следующем веке. В противовес региональным княжествам, которые все еще остаются сильными и влиятельными, королевское государство поощряет самоутверждение городов. Это даже превосходило их желания. И они тем не менее упоминаются в числе лучших пособников Людовика XI в его- борьбе против притязаний владетельных князей на автономию. Но это выйдет из моды во время правления короля, при котором Франсуа Алле[34], звезда Парламента, провозгласит, обращаясь к некогда главным смутьянам, новый девиз почти имперского звучания: «Никому не дано право ограничивать права короля». Действительно, среди важнейших прав монарха было и право вершить суд, то есть подчиняться, хотя и внешне по собственному желанию, этическим императивам правосудия.

Родившись в 1423 году, «маленький чахлый цветок из французского сада» — будущий король Людовик XI под руководством преподавателя Жана Мажори хорошо освоил латинский язык, христианскую религию, усвоил понимание необходимости относительного счастья для своих подданных и для самого короля. Физические данные и внешний вид наследника Карла VII не впечатляли. Тем не менее, будучи ребенком, он прошел военную подготовку: стрелял из лука, метал копье, фехтовал. Глубоко почитая святых и Богоматерь, он разъезжал по королевству со впечатляющей скоростью почтовой службы своего времени. Хороший наездник, несмотря на приступы геморроя, он был участником всех, даже самых незначительных, паломничеств. Он пользовался этим, чтобы решать свои политические или дипломатические задачи. Человек своего поколения, хорошо смотревшийся на фоне церковной готики, этот христианин, хотя и погруженный в себя, не нарушал цветущий в эту эпоху образ религии. Он распространил по стране чтение молитвы «Ангелуса», «падал на колени» в многочисленных церквах. Пресвятая Дева, кресты, реликвии были его козырями в игре на арене власти, игре, которая далеко не всегда была очень праведной. Людовик составил 66 статей устава Благородного ордена Святого Михаила, своего рода ордена Почетного легиона XV века. Он назван в честь архангела, чье имя носит нормандское аббатство, которое, находясь под угрозой с моря, никогда не попадало в руки англичан. Французский монарх — еще раз напомним об этом — взял за образец орден Золотого руна Бургундии, который сочетал языческую мифологию и христианское рыцарство: Людовик XI присоединил к переживаниям о духовном заботу о дворянстве при условии, что оно подчиняется воле суверена и соблюдает в новом духе ритуалы рыцарского оммажа, поощряемые освобождением от налогов.

Образованный, грозный словоблуд Людовик XI не был человеком духовного или греко-римского Возрождения, каким станет Франциск I. Но этот умный государь, ловко сеявший раздоры среди своих противников, действовал уже в предмакиавеллиевском стиле (флорентийский мыслитель был человеком чистой техники власти, не обремененной никакими этическими или трансцендентными соображениями). Лучше, чем это делали короли-первосвященники (или считавшие себя таковыми) в Средние века, Людовик XI отделял категорию религиозного, к которой он относился с искренним уважением, от категории политического, где хитрость и насилие, даже с церковным благословением, являлись делом обычным. Черный юмор, цинизм и крепкое словцо украшали его переписку. Людовик был способен на любезность и привязанность. Его жестокость, индивидуальная и коллективная, вписывается в нормы того времени. В последние годы его подозрительность усилится. Но он старался щадить народы Франции, а также Италии. В этом плане он неоднократно вел себя безукоризненно. Он вел себя как христианский король в том, что касалось цели, если уж не методов, им использовавшихся. Его мысли были направлены на общее благо в духе Аристотеля или Фомы Аквинского. Но в голове Людовика оно принимало монархическую и национальную форму в противовес региональным интригам, свойственным принцам крови.