Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Конкретно различные формы народного участия находят воплощение в представительном институте трех сословий королевства, именуемом Генеральные штаты. В XV и XVI веках они созывались довольно часто. Но с 1614 по 1789 год они не собирались. Тем не менее их существование будет сохраняться в коллективной памяти как всегда возможный источник легитимности. Национальная ассамблея трех сословий, столь нелюбимая Бурбонами и ставшая фатальной для них на закате их правления, в провинциях дополнялась целой пирамидой различных представительных собраний. Можно оспаривать их демократический характер. Но никто не может отрицать, что они олицетворяли различные сословия, проживающие в той или иной области. Вспомним Штаты Лангедока, в которых заседали бароны, 22 епископа этой провинции и представители городов. Под сенью южных Штатов на регулярной основе функционировали «присутствия», или микрорегиональные ассамблеи в каждой из 22 епархий области. Они формировались так же, как и генеральная ассамблея провинции: в них входили клерки, бароны и мировые судьи городов и поселков. В других «периферийных» землях (Провансе, Бретани, Нормандии) действовали свои ассамблеи. Правда, в Нормандии со второй половины XVII века они уже не созывались вследствие процессов «централизации», получивших развитие при Мазарини и Людовике XIV. На Иберийском полуострове подобным же образом действовали Кортесы Арагона, Кастилии и Португалии, намного пережившие свои французские аналоги. Английский парламент — палаты общин и лордов — возник на основе собраний такого же типа. Его фантастическая историческая судьба в качестве образца для представительных институтов всего мира и праматери парламентов не может скрыть его происхождения: своим особым путем Английский парламент также возник из системы Кортесов и Генеральных штатов. Но созывался он несравненно более регулярно, чем Генеральные штаты во Франции. Наконец, сошлемся на пример действовавшего под эгидой картонного монарха Польского сейма с его правилом liberum veto, когда самый ничтожный магнат мог использовать эту процедуру, чтобы заблокировать любые пожелания собрания, даже если оно выступало единодушно.

Что касается Франции, то, несмотря на абсолютистский фасад, который в XVIII веке постепенно начнет разрушаться, Старый порядок останется (помимо прочего) обществом сословий, или «штатов». На протяжении длинной цепи поколений король и Генеральные и провинциальные штаты будут лишь видимой частью гораздо более обширного конгломерата, состоявшего из общин, корпораций и представительных институтов. В условиях, когда со времен Ришелье до Людовика XVI Генеральные штаты фактически не созывались, местные парламенты, и в частности Парламент Парижа, превращаются в инстанции национального масштаба. Они участвуют в возрождении мистического тела королевства, прочно «устроившегося в седле» в период с 1715 по 1788 год и демистифицированного после 1789 года.

Монархия в своей классической форме связывается с функционированием двора, центром которого является суверен. Странствующий во времена Валуа при Бурбонах он обосновывается в Париже, в Фонтенбло, особенно прочно — в Версале. Помимо других целей институт двора был направлен на нейтрализацию местных магнатов. В Японии времен Токугавы даймё являлись крупными региональными властителями, обладавшими реальной властью в своих провинциях. Они регулярно отправлялись в Эдо (Токио), чтобы составлять там двор сегуна. Последний таким образом осуществлял регулярный контроль над этими удаленными от центра властителями: периодически пребывая при дворе, они превращались в заложников. Во Франции Людовик XIV обеспечивал привязанность к себе вельможных сеньоров и их послушание, предоставляя им пансион, что обязывало их жить в Версале, по крайней мере в течение определенного времени. Система дорогостоящая, но рентабельная, ибо платой было внутреннее спокойствие в королевстве. Отныне «дворяне группировались вокруг трона как декоративный ордер и говорили тому, кто становился в их ряды, что он собой представляет». Несмотря на эту орнаментальную эволюцию, сеньоры не становились рабами Короля-Солнца. Максимально — марионетками! Их пребывание в Версале позволяет Его Величеству держать в своих руках паутинные нити клиентелистской сети: влиятельнейшие аристократы (Аркур, Конде, Вильруа) находились на вершине пирамидальной структуры почтительных высокородных отношений. Они связывают их с друзьями, вассалами и арендаторами, с крестьянами, сеньорами которых они являются. Двор возвышается над всеми этими переплетающимися нитями как доминирующий и центральный институт: сеньоры — в основании, а монархия — на вершине. Но монархия подчиняет себе не только могучую шпагу рыцарей, но также посох и кропило прелатов. Действительно, епископы, как и сеньоры, челноками снуют между двором и провинцией. Даже будучи набожными и добровольно приверженными своим епархиям, они вменяли себе в обязанность регулярно появляться в ближайшем окружении монарха, опасаясь навлечь его немилость. Но держать таким образом при себе епископов значило обладать возможностью через них манипулировать десятками тысяч викариев и кюре. За неимением специальной бюрократии на местах, эти священники, даже не понуждаемые к тому, выступали в роли добровольных и естественных представителей власти.

Во Франции, а также в Испании и Вене двор возвышался над геометрическим построением иерархических структур. Они служили основанием монархической системы или подразумевались ею. Они никогда не были столь четко различимыми, как накануне их крушения в результате революции. Смысл иерархии имеет несколько аспектов: все более глубокие различия между рангами вдоль вертикальной оси, проходящей от королевской семьи вниз до рядовых дворян, минуя герцогов и пэров, — указывая на различия между духовным и мирским, а также между чистым и нечистым, между законно- и незаконнорожденным. Деление двора на клики и партии, которые возникают вокруг различных ветвей и поколений королевской семьи. Сосуществование таких противоположностей, как христианское отречение от двора и от мира, с одной стороны, и факты женского мезальянса (гипергамии) — с другой: женщины, обладающие крупным приданым, добиваются более видных мужей, чем они сами, и более высокого общественного положения, чем то, которое они имеют от рождения. Они таким образом, как форель, преодолевают целый каскад презрения и пренебрежения. Будучи сравнительно скромного происхождения, но обладая большим состоянием, эти женщины постепенно получали доступ на самые высокие этажи двора.

За пределами двора и правительства для классической монархии характерна лишь частичная, и порой слабо централизованная, система административного управления. В Англии провинциальное дворянство (gentry) зачастую обладает на местах практически всей полнотой власти через посредство мировых судей (justice of the peace). Во Франции губернаторы провинций или их заместители пользовались на местах властными полномочиями, которые им делегировал король. Но они также до начала XVII века были по своему положению автономными или полунезависимыми сеньорами. С разрешения или без разрешения короля они формировали собственную местную клиентуру. Положение изменится, пожалуй, только с введением должности интенданта, которая стала появляться в XVI веке и широко распространилась при Генрихе IV, Людовике XIII, и особенно при Ришелье. По приказу Людовика XIV и Кольбера их начали вводить повсюду и на постоянной основе (после коллапса в годы Фронды). В значительной, по меркам той эпохи, и более скромной, по нашим современным критериям, мере эти интенданты округов, или областные комиссары, предстают как прародители префектов и суперпрефектов, власть которых существенно ослабнет лишь после принятия закона о децентрализации в 1981 году. Эта сеть интендантов тех давних времен будет не без основания охарактеризована Токвилем как воплощение централизма. Однако, когда присматриваешься, как они действовали на местах при 40- или 50-летнем Людовике XIV, становится очевидным, что во многих случаях централизм был лишь в зачаточном состоянии. Возьмем, к примеру, округ Алансон того времени, который находился и неблизко, и недалеко от столицы. Интендант там предстает чаще всего как арбитр, как посредник. Он постоянно лавирует между органами местной и центральной власти: администрация сбора податей с простолюдинов; откупщики по косвенным и соляному налогам; городские общины, Генеральный контролер, находящийся в Версале; королевская армия, расквартированная на отдых в своих зимних квартирах в Нормандии, безденежные солдаты которой промышляют контрабандой соли; епископы, трибуналы бальи… Городская мафия, откупщики, которые существовали и до интендантов, сохраняли основные властные полномочия, которые чисто технически отнюдь не заслуживают эпитета «централизованные». По отношению к ним интендант не предстает в качестве властного хозяина, которому надо беспрекословно подчиняться. Он играет роль скорее посредника, примирителя и, конечно, координатора. Он участвует таким образом в сближении и объединении различных элит, что было одной из отличительных черт правления Людовика XIV. Да, этот монарх и даже его преемники или подчиненные порой претендовали на всемогущество. Однако, несмотря на культ личности государя, компенсирующий de facto реальные слабости власти, классическая монархия остается объективно и субъективно децентрализованной, во всяком случае, менее централизованной, чем политические системы, которые придут ей на смену в XIX веке. И монархия a fortiori менее вездесуща, чем многие режимы XX века, которые нередко вмешивались в сферу частных интересов, в специфические дела гражданского общества.

3
{"b":"227034","o":1}