Зато Барбюсом заинтересовались руководители газет. Этот интерес, наоборот, требовал подчинения. Волей-неволей Анри Барбюс стал журналистом.

После туманного детства, после тихой, созерцательной юности он окунулся в парижскую печать, омут, из которого, как ему временами казалось, он не вынырнет до конца своих дней. Как многие молодые люди его поколения, он был скован нерешительностью, большие и неопределенные ожидания томили его. Он плыл по течению, которое несло его вместе с другими вдоль привычных берегов.

Сначала была нерегулярная работа в «Пти паризьен», которую он делал без энтузиазма, но и без отвращения. Это были статьи репортерского характера, без претензий на большое политическое или литературное значение. Потом прозябание в пресс-бюро министерства внутренних дел, где, впрочем, была отрада: чудесные бланки с золотым обрезом и грифом министерства, которые он покрывал стихотворными строчками.

Недовольство тем, что он делал, и свои мечты он изливал в беседах с друзьями. Это были уже не старые университетские товарищи, которые отошли от него вместе с пройденным отрезком жизни.

«Эко де Пари» ввела его в литературу. Газета была одним из тех органов, вокруг которого вырастали, как грибы, литературные содружества. Поэты, даже очень замкнутые, законченные индивидуалисты, время от времени покидали свои «башни из слоновой кости» для встреч с собратьями по перу. Легко создавались и быстро распадались разнообразные литературные сообщества. Так ненадолго возник союз, названный «Даркур», по имени ресторана, где обедали молодые художники и поэты, в том числе и Барбюс.

Это была пестрая среда: и сторонники «искусства для искусства» и демократические писатели, каким был, например, Жюль Ренар, автор яростной сатиры «Прихлебатель». Там же можно было увидеть «несравненного Огюста», слава которого гремела в 70-х годах. Но еще пленяли ценителей оранжево-красные и коричневые тона его причудливых полотен. И молодые поэты шептали ему вслед: «Смотри, ведь это великий Ренуар».

Молодой Барбюс ощущал прикосновение к чему-то значительному и возвышенному, когда его знакомили с уже прославившимся в то время Леоном Клоделем, проповедником «чистой поэзии» и с только еще «входившим в моду» Полем Валери.

Он сблизился с Жаном Ректю и Альбертом Самэном. Молодые поэты говорили об искусстве, о литературе, которая была для них жизнью и мечтой, настоящим и будущим.

Элиона хотела иметь свой салон, обставленный в стиле XVIII века, и принимать там ультрамодных поэтов и художников. Но по средствам молодоженам оказался только витраж — действительно старинный, который с великим торжеством был водружен на окно их уютной квартирки на улице Беллефон, 35.

Чтобы существовать, Барбюс должен был служить. Что он и делал без особого прилежания. Но череда редакционных дней, не оставляющих времени, не дающих инерции движения к цели, тяготила его. Он не имел смелости прервать ее, он все еще ждал. И обрадовался, когда служба окончилась помимо его вмешательства, по каким-то своим, служебным причинам.

Наконец он все же принял решение целиком отдаться литературной работе и вошел в издательство Пьера Лаффита, невежды в золотых очках, с самовлюбленностью Нарцисса и визгливым голосом базарной торговки. Ежемесячное жалованье Барбюса составляло 1500 франков в год; его новеллы давали ему еще некоторую сумму. Это было очень-очень много, с точки зрения мамы Эмилии, и слишком мало, чтобы вести жизнь парижского литератора.

Печатаясь в «Пти паризьен», он еще не подписывал свои произведения настоящим именем. Один из его псевдонимов… Жан Фролло! Барбюс выбирает имя почти эпизодического героя романа Гюго, героя сочного, яркого, веселого школяра, чья любовь к жизни выражалась самым непринужденным образом.

Какими бы мрачными ни были поэтические мотивы Барбюса, однако ему оказался близким не мрачный Клод Фролло, а плутишка Жан, живущий минутой.

Барбюс все больше отталкивался от мрачной поэтики декаданса. Его горячее, большое сердце открывается для других чувств. Его ум подготовлен для иных раздумий.

Эти раздумья далеки от экономики и политики эпохи. И все же они определяются ими.

Капиталистическая Франция стремительно превращалась в страну империалистическую.

Кровавая слава государства, топчущего народы колоний, которая много лет спустя приведет к позорному итогу Францию де Голля, уже собирается ядовитыми клубами над страной.

Французская буржуазия льнет к могущественному соседу — русскому самодержавию.

Президент Феликс Фор любит изображать демократа, ласкать детей на бульварах. Его видят прогуливающимся по Рю де ля Помп в клетчатых брюках и белых гетрах. Каждый. — пожалуйста! — может подойти и пожать его руку… Феликс Фор едет в Петербург с ответным визитом Николаю II.

Политические сделки правителей Франции не оставались тайной особняков Сен-Жермена. Гнев и ярость стучали в сердца. В зареве стачек и демонстраций наступал последний год века.

В 1898 году Франция жила делом капитана Дрейфуса, клеветнически обвиненного в шпионаже. Дело капитана Дрейфуса стало той лакмусовой бумажкой, которая выявила подлинный цвет Третьей республики, и это был не благородный красный цвет французского знамени, но желтый — цвет предательства и измены интересам народа. Тогда из-под пера Эмиля Золя вышло гневное обращение к президенту: «Я обвиняю». Это был страстный протест против происков реакции.

Барбюс благоговеет перед мужеством Золя, выступившего в защиту Дрейфуса, не только потому, что это выступление было защитой невинного, защитой справедливости вообще, но и потому, что оно было наступлением на силы реакции, создавшей дело Дрейфуса.

Страстный протест Золя против «дрейфусаров», его потрясшее весь мир «Я обвиняю» вошли в жизнь Барбюса вместе с романами «Западня», «Чрево Парижа», «Углекопы».

Безмерное горе и страдания народа открылись ему в романах Золя. Сколько грязи и зла! И какая смелость у писателя!

В 1901 году Золя председательствовал на знаменательном общественном собрании. Жорес говорил о романе Золя «Труд». Как всегда, он воспламенял слушателей жаром убежденности, своим редкостным ораторским даром. Собрание выразило сочувствие русским рабочим и интеллигенции, борющимся с самодержавием.

Именно в это время Барбюс ищет возможности встретиться с великим писателем, «шагнувшим прямо на линию огня», как он напишет о Золя позднее.

Их знакомство состоялось в 1901 году на улице Брюссель, в квартире Золя, которому молодой поэт принес том своих стихов. Барбюсу было в то время двадцать восемь лет. Свидание это запомнилось ему на всю жизнь. Он вспоминал потом, что Золя говорил ему о семье «великих и благородных писателей», и Барбюс добавлял: «Он имел больше прав говорить о них, чем кто бы то ни было».

Творчество Золя было для Барбюса школой. Вереница героев двадцатитомных «Ругон-Маккаров» проходила перед ним, когда он начал писать прозу: новеллы, а затем — роман.

В 1903 году в издательстве «Факел» вышла небольшая книга, ин-фолио.

Первый роман поэта!

Заглавие было туманно. Оно интриговало, намекало на какой-то глубокий смысл: «Умоляющие».

Кое-кто, прочитав заглавие, предвкушал встречу с перепевами известной античной трагедии. Но роман был далек от Эсхила.

«Это психологический и немного романтический этюд о душе молодого человека моего времени», — говорил Барбюс.

Он внес в историю героя романа Максимилиана много автобиографического. Маленькая семья: рано овдовевший мосье Дезанзак, чувствительный и полный забот о сыне; бонна Леонора и мальчик Максимилиан; их тихая жизнь, их скромные радости: прогулки на лодке, маленькие путешествия… Все это так похоже на детские годы самого автора. А юный Максимилиан, «прислушивающийся к своему сердцу», одинокий, мечтательный, несущий правду в самом себе, — не образ ли это юноши Барбюса?

Далее автобиографическое перерастает в обобщенное. Пройдя с Максимилианом его путь, Барбюс стремится найти синтез жизни, собрать воедино воззрения своего поколения.