В какие психологические дебри может углубиться человек, который с 3 часов 45 минут утра, выполняя свой долг, находился в состоянии крайнего нервного и физического напряжения, а теперь сидел в неудобной позе и как бы с огромной скоростью протягивал в памяти киноленту, с мельчайшими подробностями восстанавливавшую перипетии необычной ночи?

Ни есть, ни спать не хотелось, не хотелось ни с кем разговаривать. Усилием воли погасив лихорадку в голове, стал более спокойно раскладывать по полочкам отдельные эпизоды и анализировать их, вплоть до момента опознания Моисеева и возможности невольно очутиться в составе той части ненавистного офицерства, о которой после Ледового похода никто не вспоминал, наивно считая автоматическое «очищение» флота завершенным… На этот раз никакая обида не затуманивала сознания. Да и как можно было обижаться, если помимо интервенции вражеских сил на всех морях успешного продвижения белоэстонского фронта от Нарвы в сторону Петрограда, взрывов мостов и складов 7-й армии и усиления блокады выходов в Финский залив кораблями британского флота в перечень событий нужно было еще приплюсовать:

— 13 мая — раскрытие ВЧК заговора «Союза защиты родины и свободы», организованного Б. Савинковым при посредничестве англичан, на 90 процентов состоявшего из офицеров;

— 14 мая — в день начала наступления белых войск генерала Родзянко предложение английского радио о сдаче Балтийского флота;

— 11 июня — «при загадочных обстоятельствах» взрыв морских мин, хранившихся на форту Павел в Кронштадте; вместе с курсантами погиб замечательно веселый парень Владимир Гедле, мой товарищ по выпуску;

— 13 июня — мятеж на форту Красная Горка, спровоцированный комендантом Неклюдовым в критический для фронта момент, переход на сторону врага вместе с тральщиком «Китобой» морского офицера Моисеева, командира дивизиона тральщиков;

— 18 июня — появление торпедного катера противника на Красногорском рейде; потоплен крейсер «Олег»;

— 14 июля — приход в Бьорке авиаматки «Виндиктив»[24];

— с 26 июля по 13 августа — налеты английских самолетов на нашу главную базу;

— 30 июля — атака торпедным катером тральщика «Невод» у Шепелевского маяка;

— 3 августа — одновременно с четырех сторон подожжен Кронштадт…

Самое нелепое — из-за отсутствия навыков политического анализа все эти факты казались разрозненными, не связанными между собой; считалось, что мы должны отражать атаки с моря, а борьба с предателями и диверсантами — дело ВЧК и нас не касается.

Если бы англичанам в эту ночь удался дерзкий налет, то наш действующий отряд кораблей перестал бы существовать и путь к Питеру с моря оказался бы открытым.

Тягостно, противно… Но что можно сделать? Надо уметь видеть, что, кроме классических операций, таких, как высадка десантов в Лужской губе или налеты на главную базу, существует скрытная, более ожесточенная внутренняя война, организованная мировой реакцией, о которой 3 августа говорил Ленин и успех в которой в значительной мере зависел от политической грамотности наших людей, их твердости, бдительности и от степени ненависти к противнику.

Проще было воевать, когда выступали офицеры и матросы кайзера или флота его британского величества и других империалистических государств, стремившихся сделать из нашей Родины новую колонию. Но обстановка меняется. Вместе с врагом выступают офицеры бывшего Российского императорского флота вроде Моисеева. А над ними — фигуры вожаков реакции вроде генерала Юденича или адмирала Колчака в окружении епископов православной церкви и лидеров разных «демократических» партий, прикрывающих патриотическими лозунгами приглашение интервентов. Цель у них одна — цель классовая: удушить революцию.

Вот почему возможны случаи, когда матросы стараются защитить своего командира не только от лорда Коуэна[25], Моисеева или Юденича, но и от суда Линча команд других кораблей, одновременно с которыми ты только что стрелял по «шортам». Чужая душа — потемки, а среди офицеров были случаи предательства и после Ледового похода…

Все это необычайно просто, однако без предварительной политической подготовки и разъяснения нелегко разобраться тому, кто раньше никогда не задумывался над подобными вопросами. Нет, нельзя обижаться на контроль и надо работать не оглядываясь, веря в мудрость народа и его авангарда.

Приблизительно час спустя в кают-компанию «Кобчика» влетел рассыльный штаба отряда, который предложил расписаться на циркуляре, обязывающем всех командиров кораблей, участников отражения английских катеров и самолетов, срочно, не позже чем через час, доставить описание ночного боя (в произвольной форме, можно от руки), изложив возможно подробнее личные впечатления…

Итак, нашлось дело, отвлекающее внимание. Вместе с комиссаром и артстаршиной (штурман спал и не видел начала налета, а командир отсутствовал) была составлена докладная по «личным впечатлениям» исполняющего обязанности командира.

Коллективные усилия дали определенные результаты. Через сорок минут тот же Васька, посланный с пакетом, вернулся со штабного корабля «Зарница», гордо размахивая разносной книгой.

Вскоре появился наш командир Н. Н. Авинов. Он смущенно заявил, что с начала налета запретили хождение по улицам, поэтому вовремя не добрался до корабля. На вопрос, обращенный ко мне: «Что же здесь произошло?» — я, чувствуя, что усталость берет свое, почтительно предложил командиру копию доклада о первых впечатлениях, посланного на «Зарницу». Авинов сказал укоризненным тоном:

— Голубчик! Вы рассуждаете так, будто я всю ночь ничего не делал! Я засну на второй строчке вашей писанины!

Видя, что я уже засыпаю, Авинов попросил рассказать о случившемся вестового Ваську-салажонка.

У Васьки засверкали глаза от гордости и страстного желания рассказать свой собственный вариант бурных событий прошедшей ночи. Но только он встал в позу ответственного докладчика, как по трапу с грохотом скатился (разбудив на момент меня) писарь штаба и недовольным тоном доложил:

— Начальник штаба приказали, чтобы доклад был написан командиром корабля, как указано в циркуляре, а он подписан и. о.! — И, поворачиваясь к Авинову, который был известен на флоте всем, а тем более писарям штаба, прибавил: — Поэтому прошу вас, товарищ командир, срочно написать свои впечатления, а я пока подожду на верхней палубе или в кубрике.

— Ладно, голубчик!

Командир, деликатно решив не беспокоить меня, приказал Ваське, подделываясь под его, Авинова, почерк, переписать докладную, сократив ее в три раза, а сам тут же уснул…

Окончательно я проснулся от громкого вопроса с трапа в кают-компанию:

— Что, мой дружок дома?

— Так точно, дома! Отсыпаются после ночной стрельбы по англичанам!

Вышел на знакомый голос моего однокашника по выпуску Евгения Загуляева. Он с четвертого курса питерского технологического института пошел в юнкера флота, куда поступил и я с первого курса того же института.

Загуляев раньше гордился «высокопоставленными» знакомыми и до революции намекал, что он сам якобы из аристократической семьи. Но, попав на Балтийский флот, сдав экзамен на мичмана и отвоевав с немцами, принял активное участие в Ледовой операции и получил в командование угольный миноносец. После этого назначения, в возрасте, в котором он при царе самое большее был бы вахтенным начальником, Евгений Загуляев проникся уважением к себе и постепенно стал другим человеком. Он гордился доверием, оказанным ему командой, искренне восхищался матросской сметкой, был подлинным патриотом и презирал всех интервентов, независимо от расы и их социального происхождения.

Сейчас Загуляев примчался на «Кобчик», обойдя все стенки Средней гавани, чтобы рассказать мне новости.

Дело в том, что он, несмотря на разницу в годах, пользовался благоволением и дружбой Сергея Павловича Блинова, занимавшего должность флагманского штурмана флота. Блинов же был назначен председателем «Следственной комиссии по делу о нападении быстроходных английских лодок в ночь на 18-е… на Кронштадт»[26]. Очевидно, при отборе, помимо лояльности Блинова, учитывалась его солидная внешность, манеры лорда, оксфордское произношение и лингвистические таланты, недоступные большинству лордов. Однако командование ошиблось в его способностях конспиратора. Сергей Павлович абсолютно все после опроса англичан рассказывал молодому Загуляеву, а тот не мог удержаться, чтобы не пересказывать мне.