Вспорхнувшая из-под огрубевших пальцев мелодия была настолько прекрасна и в то же время глубоко чужеродна закопченному духу войны, пропитанному запахами пороха и крови, что все присутствующие в буквальном смысле остолбенели.

Сейчас, по истечении достаточно большого срока и ввиду трезвого переосмысления событий, тогдашние впечатления кажутся наивными и где-то даже отдают глупыми сантиментами. Но тогда, сырой грозненской весной, расстрелянной из минометов и изнасилованной на засранных кирпичах разрушенных домов, – тогда это было что-то…

Антон до сих пор отчетливо помнит: странный отсвет непрошеной вселенской печали на окаменевших лицах бойцов, чужая мелодия в мертвой тишине и – вообще нонсенс! – мокрые дорожки на чугунных щеках отрядного биоробота и головореза по призванию – Желудка.

Салага взял последний аккорд, встал и, неожиданно для всех, положив левую руку на крышку рояля, поклонился публике. Зависло тягостное молчание – никто не знал, как реагировать.

– Ну ты Моцарт, – тихо пробормотал авторитет № 2 после командира – сержант Леший. – Вот это ты дал, Моцарт! Ты ж, гад, всю душу вывернул…

Отметим, что «Сибирским цирюльником» Никиты Сергеевича тогда и не пахло, и все получилось без кинематографического влияния, само собой, спонтанно. Идеи, как говорится, носятся в воздухе.

Лешего вскоре убили, потом был другой Леший – того тоже убили. А Моцарт так и остался. А вскоре Моцарт, как положено, стал Мо и лучшим снайпером отряда. Он и теперь рядом, шагает нога в ногу по жизни и в любой момент готов прикрыть командира. Только играть уже не может. Чтобы играть, семи пальцев, увы, недостаточно…

– Нам надо идти, Мо, – Антон подошел, сглотнув непрошено подступивший к горлу комок, осторожно положил руку на плечо боевого брата. – Враг не дремлет…

– В репризе легато порвал, чайник! Так грубо… – пробормотал Мо, затем встрепенулся, стряхивая оцепенение, с трудом отвел взгляд от злополучного листка. – Враг! Да, командир. Пошли…

Третий вход в цоколь располагался практически сразу за углом, но обнаружили его не вдруг. Потому что сразу за углом была… помойка.

– Понятно, почему страна – в жопе, – искренне возмутился Антон. – Искусство в жопе и страна – неподалеку. Какая, в п…ду, духовность, еб, когда из филармонии сделали парашу!

За углом был неширокий переулок с акациями, отделявший здание филармонии от двух стоявших по соседству «сталинок», облюбованных под жилье местной чиновной властью. Оба дома находились в секторе Антона и Мо, но наши парни туда не пошли, а так – издали полюбовались. Неуютно там было фонариками махать – вход каждого дома, помимо домофона, защищал заседавший в просторном фойе консьерж с физиономией наемного убийцы.

Так вот, фасады сталинок выходили на проспект Мира – местный Арбат, а на задах поставили с десяток свежеокрашенных мусорных баков.

Историческая ссылка: персональные баки – это, господа хорошие, привилегия местной власти. Остальные стародубовцы, проживающие в архаичном центре, мусор сдают по часам: с семи до восьми вечера поквартально ездят мусоровозы со съемными контейнерами и оповещают товарищей зазывными гудками.

Почему баки прилепили к стене филармонии, а не к домам властительной элиты, надо объяснять? Думаю, сами догадаетесь. А между четвертым и пятым баками обнаружились ступени, ведущие к проему выдранной с корнем двери третьего входа в подвал.

То ли элита плевать хотела на экологию, то ли не отличалась особой меткостью, но ступени были похоронены под внушительным слоем стародавнего мусора, украшенного поверху далекими от искусства кучками относительно свежего дерьма.

– Уроды – они такие, как Паша, – в сердцах пробормотал Антон, доставая фонарик. – Мо – вспоминай, как учили по минному полю передвигаться…

Первое помещение, в которое сразу с улицы угодили наши хлопцы, напоминало филиал городской свалки: груды мусора чуть ли не под потолок, плотная пелена разложения и жирные наглые крысы, чьи глазенки-бусинки жутко сверкали в лучах фонариков.

Отсутствовала одна деталь, характерная для нормальных свалок: птичек тут не было. Никто не каркал, не чирикал кровожадно – и оттого подвал походил на мрачный обгаженный склеп, из стен которого, казалось, в любой момент могут вылезти скелеты или мумии, обиженные таким гадским обращением.

Второе помещение было раза в два меньше и чуть почище. Антон, не одну сотню ночей проведший в подвалах на чердаках и других приятных местах, сразу сделал вывод: комната жилая. Старая солярная лампа на вбитом в стену крюке, сбитая вкривь и вкось из сломанных досок полка с нехитрыми пожитками и объедками, взятыми, судя по всему из помойных баков, ветхий примус, импровизированный очаг, сложенный из обломков кирпичей, не столь давние угли, потолок над очагом закопчен значительно сильнее, чем в других местах. И груда тряпок. Ложе, по-видимому.

– А ведь прав оказался тот бдительный мужлан, – отметил Антон, рассмотрев среди тряпок несколько сырых, разлагающихся собачьих шкур. – Вот оно – логово собакоедов!

– База, – вставил Мо. – Бойцы – в рейде.

– В нем самом, – Антон в последний раз потыкал фонариком во все стороны, в надежде отыскать что-нибудь примечательное. Увы, что может быть примечательного в убежище бомжей?

– Пошли. Под ноги смотри…

– Вода, – тихо сказал Мо, подняв вверх палец.

– Не понял?

– Капает, – поправился Мо, ткнув пальцем вниз.

Антон замер, прислушиваясь. Действительно, где-то внизу едва слышно капало.

– И тряпки, – почему-то шепотом произнес Антон. – Ай-я-я! Старею, что ли?

Тряпки лежали неправильно. Лучшее место для ложа – вон там, в дальнем углу, за очагом. Груда тряпок располагалась справа от входа, в самом неудобном для ночлега месте. Утрамбованной она вовсе не выглядела и вообще, при ближайшем рассмотрении можно было сделать вывод, что груду совсем недавно хорошенько переворошили.

– Здравствуй гепатит и педикулез, – мрачно пробормотал Антон, принимаясь разбрасывать тряпье ногами. – Поменьше руками трогай – мало ли какая зараза…

Расчистив пол, искатели обнаружили канализационный люк. Тяжеленная чугунная крышка со старинным вензелем была кем-то заботливо высвобождена из пазов и чуть сдвинута в сторону – видимо, чтобы не возиться долго, если придется открывать. Именно поэтому Мо смог расслышать звук капель, срывающихся со свода.

– Раз-два – взяли!

Крепко поднатужившись, четырьмя мощными толчками сдвинули крышку в сторону, Антон опустился на колени и, светя фонариком, принялся рассматривать колодец.

– Вон оно как… Ты маленько ошибся, друг мой. Бойцы не в рейде. Бойцы спят. Вечным сном…

…Добравшись в буквальном смысле на автопилоте до своего респектабельного района, Сергей загнал машину в паркинг и направился к дому.

Вне машины было скверно. Оставшись без уютной автокапсулы, защищавшей исковерканную душу от посторонних взглядов, убийца-неофит чувствовал себя голым. Казалось, все смотрят, оборачиваются вслед, тычут пальцами – ату его, ату, вот он, – главный злодей всей Москвы и области! Казалось, сойди с тротуара на булыжную мостовую – и тотчас же из-за всех углов повыскакивают люди в масках и бросятся вязать…

«Спокойнее… Как ни в чем не бывало… Никому до меня нет дела… Табличка на груди не висит…»

И в самом деле, старый Арбат не обращал никакого внимания на одного из своих рядовых жителей. Люди спешили по делам и просто прогуливались, мужчины обращали внимание исключительно на дам, а дамы – да, дамы на убийцу поглядывали. Но вовсе не потому, что он убийца, а в связи с тем, что молод, строен, высок, симпатичен, и… чрезмерно бледен. И взгляд потухший. Экая жалость-то! Такой замечательный экземпляр, а вот гляди ж ты – больной…

Без приключений добравшись до дома, Сергей прошмыгнул на чердак, упрятал сумку в тайник с книгами и кассетами и битый час сидел, бездумно уставившись в крохотное чердачное оконце.

«Брат… Не стреляй, брат, это же я…»