Юити ничего не сказал в ответ. Наконец госпожа Кабураги спросила:

— Тебе неприятно говорить об этом?

— Да, — ответил юноша, не глядя на спутницу. — Я не хочу слышать эти разговоры из твоих уст.

Госпожа Кабураги, как проницательная женщина, разгадала скрываемые от посторонних детские мечтания этого своевольного мальчишки. Для нее это было очень важное открытие. Это означало, что Юити все еще питал в душе кое-какие иллюзии на ее счет. «Я должна держаться так, будто ни о чем таком не догадываюсь. В его глазах я должна казаться безопасной любовницей», — с большим или меньшим удовлетворением решила она.

Сильно утомленные, они вскоре уснули. На следующее утро в Камэяма они пересели на линию «Тоба»; приехав в Тоба, сделали пересадку на линию «Сима», и почти через час поезд прибыл на конечную станцию в Касикодзима — на остров, соединенный с главным островом одним коротким мостом. Воздух был довольно прозрачным. Двое путешествующих вышли на незнакомой станции и вдохнули морской ветерок, дующий от многочисленных островов залива Аго.

По прибытии в гостиницу, что расположена на холме Касикодзима, госпожа Кабураги заказала только один номер. У нее не было никаких планов. Она была в растерянности, не зная, что делать ей со своей тяжкой любовью. Это и впрямь была неслыханная любовь — если давать ей какое-то имя. Ни в какой пьесе, ни в каком романе не отыскать подобного образца. Она должна все сама продумать и все сама испробовать. Если она переночует в одной комнате с мужчиной, которого крепко любит, безо всякой надежды на то, что между ними может что-то произойти, прикидывала госпожа Кабураги, то благодаря такому суровому испытанию, когда настанет рассвет, ее любовь — еще мягкая, еще горячая — будет закалена как сталь. Их провели в номер. Увидев две стоящие рядом кровати, Юити слегка струхнул, но вскоре устыдился своего недоверия к спутнице.

День выдался прекрасный, свежий, не сильно жаркий. В гостинице проживали постояльцы, заселившиеся большей частью в будние дни. После обеда они спустились на побережье полуострова Сима, близ мыса Годза. Они взяли там большой моторный баркас, чтобы прокатиться по узенькому заливу Аго позади гостиницы.

Госпожа Кабураги и Юити вышли из гостиницы в купальных костюмах и легоньких рубашках поверх. Их обволакивало покоем природы. Взглядам открылся морской пейзаж с россыпью многочисленных островов — казалось, они не столько дрейфовали по водам залива, сколько сбивались в стаю. Береговая линия была искромсанной, словно море прокрадывалось вглубь суши и пожирало остров. Такая необычайная тишина пейзажа создавала ощущение, будто всюду торчали широченные вершины сопок посреди наводнения. На востоке и на западе — насколько хватало глаз — до самых неожиданных горных ущелий разливалось сверкающее море.

Большинство постояльцев искупались до полудня и уже вернулись, поэтому после обеда на борту отправляющегося на белые пески баркаса, кроме Юити и госпожи Кабураги, насчитывалось только пять человек. Это были молодая пара с ребенком и пожилая американская пара. Лодка скользила по ровной поверхности глубоко изрезанного залива между жемчужными плотами. К плотам крепились погруженные в море корзины с культивируемыми устрицами. Поскольку лето заканчивалось, то нигде не было видно ныряльщиц за жемчугом.

Они сидели в хвосте баркаса на раскладных стульях. Юити восхищался впервые увиденным обнаженным телом госпожи Кабураги. В ней элегантность сочеталась с дородностью. У нее были красивые ноги, как у женщины, с детства приученной восседать в креслах. Линия от плеча до запястья казалась особенно красивой. Госпожа Кабураги не прикрывала свое слегка загорелое тело, словно для того, чтобы показать, как блестит на солнце ее кожа без малейшего признака увядания.

Эта округлость от плеча до запястья — развевающиеся на морском ветру волосы отбрасывали на нее подвижные тени — напоминала обнаженные из-под туники руки благородной древнеримской патрицианки. Свободный от мысли, что он должен желать это тело, свободный от чувства долга оказаться в ловушке этого желания, Юити очень хорошо понимал ее телесную красоту.

Госпожа Кабураги скинула рубашку, представ в одном белом купальнике. Она смотрела на острова, сверкающие на солнце, — их было так много, словно гостей, на которых не хватает времени, чтобы оказать гостеприимство. Острова наплывали на нее и снова ретировались. Юити воображал, как в лучах позднего лета начинают созревать жемчужины в корзинах, спущенных с плотов в глубокое море. Бухточки залива Аго разветвлялись на другие бухточки. Из одного такого ответвления выскакивал на виражах баркас и скользил по глади моря, казалось, стиснутого сушей. В зелени окружающих островов можно было разглядеть при желании крыши домов тружеников жемчужного промысла, лабиринты заборов…

— Вон то Хамаю! — воскликнул один из пассажиров.

На острове были видны там и сям колонии белых цветов. Госпожа Кабураги взглянула через плечо Юити на увядающие соцветия. Она никогда не была любительницей красот природы. Ее очаровывали только запах человека, тепло его тела, биение пульса, плоть и кровь. Однако этот живописный пейзаж перед ее взором захватывал ее ожесточившееся сердце. Отчего? Оттого, что природа отвергала ее…

По возвращении с морских купаний они зашли перед ужином в гостиничный бар выпить по коктейлю. Юити заказал мартини. Графиня распорядилась, чтобы бармен приготовил ей «Княжну», смешав и взболтав абсент с французским и итальянским вермутами.

Двое удивлялись жутковатой раскраске заката, полыхающего сплошь во всех бухточках залива. Им принесли напитки. Лучи солнца просвечивали сквозь коктейли, окрашивая их малиновым цветом.

Из раскрытого нараспашку окна не было ни дуновения. Это было знаменитое вечернее затишье на побережье Исэ-Сима. Пылающая атмосфера, повисшая как тяжелое шерстяное покрывало, не нарушала здорового спокойствия юноши — ни души, ни тела. Радость во всем теле после купания в море и принятого душа, оживление чувств, сидящая рядом с ним все знающая и все прощающая красивая женщина, легкое опьянение… Во всем этом благолепии не было никакого изъяна. От всего этого только один человек казался несчастливым — сидящая рядом с ним бывшая графиня.

«У него имеется очень разный личный опыт, — невольно подумала госпожа Кабураги, глядя в глаза безмятежного юноши, в котором не было ни частички уродливости. — Этот юноша живет всегда здесь, всегда сейчас, сохраняя свою невинность».

Госпожа Кабураги теперь прекрасно понимала благоволение, постоянно и тщательно окружавшее Юити. Он угодил в тесные объятия милости так же, как попадает в западню человек. «Твой дух отныне должен быть радостным, — подумала экс-графиня. — В противном случае тебя будут по-прежнему ожидать несчастливые и тяжкие любовные рандеву».

Ее твердая решимость к самопожертвованию во время этой поездки в Токио и последовавшей за этим экскурсии в Симу была мужественной. Это была не просто сдержанность. Это было самообуздание. Она жила только чувствами и мыслями, которые переживал Юити; верила только тому миру, который Юити зрел своими очами, и упреждала себя против того, чтобы ее желания хоть в малейшей степени извратили его мироощущение. Ей потребовалось долгое и трудное ученичество, прежде чем она смогла придать почти одинаковый смысл как осквернению надежды, так и осквернению отчаяния.

Тем не менее за время длительного перерыва в общении у них накопилось много всякой всячины, чтобы поговорить. Госпожа Кабураги рассказала про недавний фестиваль «Гион»; Юити поведал историю о страшноватом вояже на яхте господина Кавады вместе с господином Сюнсукэ Хиноки.

— Господин Хиноки уже знает об этом письме?

— Нет, а зачем ему знать?

— Ну, ведь ты, кажется, обо всем советуешься с ним.

— Вряд ли я признаюсь ему в этих делах. — Юити пожалел о своих утайках и продолжил: — Господин Хиноки ничего не знает об этом.

— Не думаю, что так. В старые времена этот старик был большим охотником за женщинами. И странно, что все эти женщины сбегали от него.