– Эммануил? – удивился Протас, закрывая за собой калитку.

– Это имя мое, – неохотно признался я. – Бак – это погоняло.

– Ха! Вот это имечко ты себе выбрал! – обрадовался бригадир. – Попроще ничего не мог отыскать?

– Это не я, – сокрушенно вздохнул я. – Это предки.

– Федорыч, дело есть, – не делая попыток обогнуть меня, с места сказал Протас. – Надо вкатить хитрый укол моему корешу. По уговору!

– Эммануилу, что ли? – уточнил врач с некоторым удивлением в голосе. Я внутренне взмолился – ну, давай, возмутись, сорви этот дурацкий эксперимент, доктор! И тогда мне не придется заниматься кровавой работой в твоем доме… Ведь ты же помнишь меня ребенком, Федорыч!

– Эммануилу, Эммануилу, – подтвердил бригадир, с видимым удовольствием обыгрывая мое неудобоупотребимое имя.

– Запросто! – согласился доктор, лениво зевнув, и направился в дом.

«Вот сволота! – с ненавистью подумал я. – И не икнулось тебе, жиробас херов!»

Поднявшись по ступенькам, мы оказались на обширной застекленной веранде, где я чуть не испустил крик радости. Здесь стоял бильярдный стол – доктор и его собутыльники все летние вечера коротали, перемещаясь с кием вокруг него, азартно гоняя шары. По всей видимости, дела у «бедного эскулапа» шли совсем недурственно: стол был новый, выполненный из красного дерева, с лакированными ногами и ярко-зеленым бархатом. Тут же, на столе, лежали два великолепных кия: длиннющие произведения искусства с резными костяными рукоятками, увенчанными массивными серебряными набалдашниками.

– Да ты, никак, разбогател, Леонид Федорыч! – восхищенно воскликнул я, оказавшись возле стола и осторожно беря в руки кий. – Серебро?

– А то! – довольно осклабился доктор, резко тормозя и разворачиваясь ко мне. – На старости лет вот позволил себе такую роскошь – для услады сердца… А все благодаря Витеньке, – врач потыкал короткопалой дланью в сторону Протаса, который остановился, дыша мне в затылок, – тоже рассматривал изделие. – Кой-какую работенку периодически мне подкидывает, – пояснил доктор. – И, естественно, платит за это…

Бац!!! – плавно развернувшись, я со всего маху зарядил рукоятью кия Протасу в висок. Набалдашник, тупо чмокнув, впился в кость – брызнула кровь, кий лопнул, явив вживленный в дерево металлический прут. Протас рухнул на пол, орошая домотканый половик алыми каплями крови.

«22, 23, 24, 25», – про себя посчитал я, пригнувшись к поверженному и держа два пальца на шейной артерии. Хорош! Летальный исход зафиксирован – даже столь живучие товарищи, как господа Снеговы, после такого удара вряд ли способны выкарабкаться из долины Смерти.

– Э-э-э-э, – захрипел пришедший в себя доктор, удивленно выпучив свои заплывшие глазки: – Ты-ы-ы-ы-ы… А?

– Есть кто-нибудь в доме? – деловито осведомился я, перешагнув через тело бригадира и прильнув к огромному окну.

– Никого! Никого нет! – испуганно пробормотал доктор. – Жена на работе, дочь – на улице где-то с подружками.

– Очень приятно, – я отвернулся от окна – никто не делал попытки войти во двор с улицы, все шло по запланированному сценарию.

– Извини, Федор, так надо, – сожалеюще произнес я и для успокоения совести спросил: – Скольким ты пентонал колол?

– За последние два года – сотни полторы будет, – подобострастно сообщил доктор.

– И что говорили? – поинтересовался я.

– Разное, – доктор пожал плечами, – кто про что… В основном – где бабки спрятаны или счета – ну, на предъявителя… ага… вот, – он заискивающе уставился на меня и проблеял: – Я никому не скажу, что ты этого укокошил, – можешь мне поверить!

– Верю, – согласился я, – веди-ка в свою ординаторскую.

Доктор быстро засеменил в комнату, беспрерывно оглядываясь на меня. Я прошел следом, на ходу стащив с себя тенниску и изъяв у поверженного бригадира оба ствола, – ладони при этом я обернул тенниской.

– Вот, – доктор гостеприимным жестом показал мне свое хозяйство – небольшую комнату с кушеткой, застеленной медицинской клеенкой, и двумя металлическими шкафами, запертыми на висячие замки.

– Перчатки, – потребовал я, положив пистолеты на кушетку и натягивая тенниску.

Доктор быстро извлек из стола одноразовые латексные перчатки. Натянув их, я проверил наличие патронов в магазинах «АПСов», удобно рассовал их за пояс – спереди и сзади, потренировался несколько раз в одновременном выхватывании и только после этого поинтересовался: – А сколько у тебя пентонала осталось?

– Пять доз, – с готовностью доложил доктор и звякнул связкой ключей, указав в сторону одного из шкафов. – Достать?

– Обязательно, – согласился я. – И шприц – тоже.

Когда доктор достал коробку с пентоналом и одноразовый шприц, я распорядился:

– Заряжай!

– А кого колоть будем? – осторожно поинтересовался доктор, наполняя шприц.

– А тебе не все ли равно? – удивился я. – Три минуты назад ты готов был для Витеньки кого угодно ширануть!

– Да нет – я всегда, – доктор отер вспотевший лоб и жалко улыбнулся.

– Вот что, – меня вдруг посетила неожиданная идея. – У тебя магнитофон есть?

– Вот, пожалуйста, – толстяк протянул мне магнитофон со вставленной в него кассетой, и тут я заметил, как у него дрожат руки.

– Умирать не хочется? – спросил я его. – Пожить бы еще – а?

– Ой, как не хочется, Эммануил! – проникновенно признался доктор. – Вот, вроде бы и старый, а знаешь… дочка у меня… – Тут он всхлипнул и изготовился завыть.

– Цыть, плешоган! – прикрикнул я на желателя пожить. – Я оставлю тебя в живых – при одном условии…

– Готов! – встрепенулся доктор. – Всегда готов! Все что хочешь!

– Я убью их всех, – я показал за окно. – Ты понимаешь, после этого у меня не остается иного выхода, – я показал за порог, где лежал бригадир; доктор умненько покивал, сложив руки перед грудью, как кролик. – Тебя я тоже должен убить. – Тут доктор скорчил такую рожу, что я пожалел о том, что сказал это. – Потому что, оставаясь в живых, ты будешь угрожать моему существованию, – поторопился пояснить я. – Но! Но я сделаю по-другому. Ты вколешь себе пентонал, а я запишу на кассету все твои байки про вашу совместную деятельность с Протасом. Там наверняка есть столько компромата, что хватит, чтобы шантажировать тебя всю оставшуюся жизнь и держать на коротком поводке.

– Ээээ… конечно, конечно. – Лицо доктора приняло несколько озабоченное выражение. – Только… м-м-м… я бы и сам – без пентонала. Сердечник я – могу не выдержать…

– Это твои проблемы, – жестко отрезал я. – Сколько времени длится «беседа»?

– Ну, когда полчаса, когда полтора-час – в зависимости от интересности показаний, – с готовностью ответил доктор. – Бывалоче, и по три часа беседовали – но в два приема. Тогда наступает привыкание…

– Хорош лекцию читать, – досадливо оборвал я словоохотливого эскулапа. – Еще вот что: Протас всегда один присутствовал при допросе? Или кто-то из его подручных заходил в комнату?

– Нет-нет, что ты! – воскликнул доктор. – Естественно – один. Информация-то конфиденциального характера. А то, бывает, такого наговорят…

– Умолкни, – остановил я доктора. – Давай вкалывай.

Доктор, тяжело вздыхая, наложил на бицепс жгут, с тоской поглядывая на «заряженный» шприц.

– Коли помру – грех на тебе будет, – тихо сказал Федорыч, загоняя иглу в вену.

– Заметано, – согласился я. – Ты смотри, главное, эмбл в вену не загони, коновал!

– Грех смеяться над старым человеком, – плаксиво пробормотал эскулап. Сноровисто втянув в шприц полкубика темной крови, он медленно ввел препарат, прижал место укола ваткой со спиртом и вытащил иглу.

– Готов, садист, – с покорностью констатировал мой пациент. – Возьми в шкафу нитроглицерин и нашатырь – буду вырубаться, нитроглицерин под язык – одной хватит, а нашатырь – на ватку и под нос. Сделаешь?

– Обязательно! – успокоил я доктора. – Когда начинать?

– Когда пот по лбу градинами пойдет и глаза закатятся, – сообщил доктор, поудобнее устраиваясь на кушетке, и вдруг усмехнулся: – Вот уж никогда бы не подумал, что самому придется…