Так что Грейс не особенно удивилась, найдя экземпляр «Обломова» мистера Дубровски и свой собственный на кухне, рядом с поваренной книгой точно такого же цвета и размера. Она сняла обе книги с полки, подметив лимонный запах масляного мыла Мэрфи, исходивший от влажных корешков. Пока она держала книги в руках, визитная карточка мистера Дубровски, выскользнув, упала на стойку вместе с двумя листками мятой желтой бумаги из ее экземпляра. Желтые листки оказались письмом, и почерк был явно женский. Грейс прикинула, сколько времени потребовалось бы, чтобы чернила бесследно выцвели на солнце, оставь она книгу раскрытой. Развернув письмо, она прочла:

«Брукмен, прошло уже девятнадцать лет, как мы не виделись. Ты не можешь больше отрицать, что Гриффин твой сын. Он — точная копия тебя, по крайней мере того тебя, каким ты был тогда. Ты ему нужен сейчас и должен взять на себя ответственность. Он решительно настроен с тобой связаться, даже если ты не будешь отвечать на мои звонки. Я не могу его удержать. Пожалуйста, хотя бы прими его прилично. Что случилось между нами, теперь не важно. Твоя Меррин».

Грейс почувствовала, как кровь тяжело стучит у нее в висках, в глазах защипало. Лэз никогда не упоминал имени «Меррин», даже мимоходом. Возможно, о ней знал Кейн, хотя, вполне вероятно, не всю историю от начала до конца. Но, даже если бы они с Лэзом не перестали общаться, Грейс не могла бы задать ему ни одного вопроса. Сложив листки, она сунула их обратно в книгу.

Она оставила экземпляр мистера Дубровски на столе в передней, бросив на нее последний взгляд, как если бы хотела убедиться, что утюг выключен и ничего не сожжет. Потом, взяв со стойки визитку, решительно и целеустремленно направилась в спальню.

Дверь была закрыта. Сегодня утром Грейс накинула на дверную ручку желтый галстук Лэза и скомкала покрывало. Держась за медную ручку и позволив полоске шелка скользнуть у нее между пальцами и упасть на пол, вместе с легким зудом в кончиках пальцев она ощущала какую-то бессвязную круговерть мыслей в сознании. До сих пор ей почти удавалось обманывать себя. Но теперь, стоя перед дверью спальни, она действительно хотела, чтобы Лэз оказался там. Он нужен был ей не для того, чтобы радостно приветствовать его в доме, а для того чтобы причинить ему какое-нибудь телесное увечье. А потом Грейс явилась другая несообразная мысль, одна из серии непоследовательных мозговых вспышек: «Мог бы и сам забрать свою чертову одежду из химчистки!»

Она подошла к телефону и набрала номер мистера Дубровски. Среагировал автоответчик. После гудка Грейс начала объяснять: «Мистер Дубровски, это Грейс Брукмен. Наверное, вы меня не помните. Мы встречались в „Розовой чашке“. Хочу извиниться за недоразумение, возникшее в тот вечер. Я звоню, потому что мне нужно кое-кого найти. Подробности сообщу вам лично. Кроме того, у меня ваш экземпляр „Обломова“». Прежде чем их рассоединили, она успела оставить свой номер и сказать «спасибо».

Повинуясь внезапному порыву, она набрала номер видеосалона Филька и попросила как можно скорее доставить ей все фильмы с участием Кэтрин Хэпберн, особенно «Филадельфийскую историю» и «Как вырастить ребенка». Если это не поможет ей отвлечься от распространяющегося по всему ее телу метотрексата и от письма, спрятанного в «Обломове», то не поможет ничто.

Ближе к вечеру кассеты доставили, и жизнь стала вдруг утонченной, элегантной и полной романтики. Мысли Грейс блуждали, вызывая в воображении кадры неосуществившихся сценариев. Она представляла себе встречу Гриффина с Лэзом: Лэз, сам не свой от радости и переполняющих его эмоций, высоко поднимает Грейс в воздух и кружит ее, а потом впервые обнимает своего сына. Грейс приготовит легкий ужин из жареных грибов, панированного тунца и чечевичного салата. А на десерт будут торт с клубничным кремом и эспрессо, который она подаст в кофейных чашечках, тех, что были ими куплены в Португалии. Они будут ужинать на кухне — так уютнее. После ужина Лэз с Гриффином укроются в кабинете Лэза, чтобы всласть поговорить, а Грейс свернется клубочком с чашкой чая в руках, восхищенно глядя на снегопад за окном и с блаженством погружаясь в новообретенную семейную купель.

Грейс едва не сорвалась с места — позвонить Гриффину с хорошими новостями, но тут же осознала нелепость своего порыва, поняв не только то, что потратила уйму времени на воображаемое меню, но и то, что, по сути, никаких новостей не было.

Мысли ее обратились к Кейну. Давным-давно, на первом «полуофициальном» свидании, Кейн пригласил Грейс в кинотеатр «Ридженси» на марафонский фестиваль фильмов с участием Кэтрин Хэпберн. Кейн принес корзину с булкой с изюмом, министерским сыром, яблочным соком и мятными пастилками — все это они поделили пополам и уплетали, просматривая фильм за фильмом до глубокой ночи. Когда Грейс подумала о том, как ей не хватает Кейна, ей захотелось закричать Кэтрин в «Филадельфийской истории»: «Не отпускай его! Он твой единственный настоящий друг!»

Звонок матери был долгожданной возможностью отвлечься.

— Милочка, наконец-то ты дома.

— Привет, мам, как дела?

— Чудесно. Все, кроме Франсин. Она тут, рядом.

Грейс одновременно смотрела фильм и слушала мать, найдя в этом идеальное равновесие между фантазией и действительностью.

— Что, что такое случилось? — Грейс услышала, как отец что-то сказал на заднем плане.

— Спасибо, Милтон, я разговариваю с Грейс. И это мое дело, что сказать собственной дочери, — произнесла мать. — Прости, милочка, папа просит передать, что очень тебя любит. А дело в Берте, в ком же еще?

— А что с Бертом, мама?

— Не называй меня «мама», Грейс. Ты знаешь, я этого не выношу.

— Прости, мамуля. Что случилось с Бертом?

— В последнее время он странно себя ведет. Франсин не понимает, что с ним творится.

— В каком смысле? — спросила Грейс.

— Понимаешь… он стал носить свитера со стойкой, мокасины от Кеннета Коула, пользуется лосьонами. И пробор зачесывает с другой стороны. Бедняжка Франсин. Она даже нашла номер «Джи Кью» у него в портфеле.

Насколько помнила Грейс, Берт всегда одевался исключительно однообразно: полиэстеровые брюки, рубашка с отложным воротником в бледную клетку или в полоску и белые кроссовки. Возможно, сейчас он просто брал реванш за то шаткое положение, в котором оказался, когда Франсин ушла от него на две недели. Грейс не стала развивать свою теорию перед матерью, боясь возможных выводов, за которые та неизбежно уцепится, но однако поздравила себя с обретением сыщицких способностей. Наверняка она смогла бы и сама найти Лэза, стоило только хорошенько подумать.

— Уверена, все это пустяки, — сказала Грейс. — Помнишь гавайскую рубашку, которую папа привез из деловой поездки? — Мать промолчала. — Что с ней случилось? Теперь это, наверное, коллекционная вещь.

— Я ее выбросила, — ответила мать. — Это была женская рубашка.

— Уф, — Грейс поняла, что избрала неверный путь. Она прекрасно знала, что, пусти ее мать все на самотек, и отец либо бросит вызов всем общепринятым суждениям о моде, либо попросту перестанет вылезать из своей пижамы. Со времени инцидента с гавайской рубашкой ему было запрещено самостоятельно выбирать себе одежду. — Уверена, ничего страшного, — продолжала Грейс. — Ему просто надо этим переболеть.

— Ладно, завтра сама увидишь.

— Почему завтра?

— Грейс, только не говори, что ты забыла о прощальной вечеринке Франсин. Сначала пробежимся по галереям, а потом поужинаем в «Шантерель». Милочка, я передавала это твоей новой Долорес. Она что, тебе ничего не сказала?

— Да вроде нет. — Грейс попыталась придумать какую-нибудь отговорку. Мысль о том, чтобы пойти куда-то, пока метотрексат будет действовать, не говоря уже о целой субботе с Шугарменами, была, мягко говоря, пугающей.

— Это будет настоящее приключение, — сказала мать. Грейс не впервые слышала это выражение. Во время одного из таких «приключений» отца пришлось вытаскивать на вертолете из Меса-Верде, после того как он застрял в расщелине. — В час мы заедем за тобой и Лэзом. Мы с Франсин сегодня поедем к Леманам, попробую ее хоть немного отвлечь. Я пригляжу тебе что-нибудь посимпатичнее для вечера мамбы.