Слева мелькнуло озеро. Поверхность затянуло льдом, и казалось, что его специально заморозили. Однако при не по сезону теплой погоде лед должен быть очень тонким.

Почти стемнело — серое, размытое время дня, которое отец Грейс называл временем несчастных случаев, утверждая, что именно в сумерки попавших под машины детей отвозят в операционные, чтобы срочно наложить им швы, хотя Грейс в то же самое время только однажды умудрилась рассадить коленку. Если бы сейчас машину вел Милтон, он-то бы уж точно засел в придорожной забегаловке и дождался наступления ночи. Обычно это была двадцатиминутная остановка, которой как раз хватало, чтобы съесть сэндвич с грудинкой и хреном и выпить шоколадный коктейль, которые отец поглощал в молитвенном молчании.

Грейс чуть было не предложила Кейну остановиться на минутку перекусить — она внезапно ощутила зверский голод, хотя практически весь день у нее не было аппетита, — но нужно было оставить еще немного времени, чтобы заскочить в бар за пиджаком Лэза. Она представила себе, что ей придется есть дома: остатки индейки в соевом соусе, пюре из сладкой картошки, блины и замороженные фрикадельки Франсин, из контейнеров с которыми можно было выстроить пирамиду высотой с четырехэтажный дом.

Хвойный запах навел на Грейс дрему. Сняв ботинки, она вытянула ноги, просунув их между передними сиденьями. Ее везли домой, и это заставило ее почувствовать себя ребенком. Кейн был хорошим другом. И она знала, что он всегда таким останется. Ничего между ними не изменилось.

Сознание Грейс уплывало, и в последние оставшиеся минуты гаснущих сумерек ей показалось, что она чувствует руку Лэза, растирающую ее ступни. Когда она проснулась, было темно и в носу у нее щекотало.

— Можно ненадолго заскочить в «Бочонок»? — спросила Грейс, когда Кейн выехал на Риверсайд-драйв.

— Зачем? Снова на подвиги потянуло?

— Ну уж нет, — ответила Грейс. — Мне показалось, вчера я оставила там пиджак Лэза. Нигде не могу найти.

Подняв брови, Кейн посмотрел на нее в зеркало заднего вида.

— Ты никак не могла оставить его в «Бочонке». Когда мы уходили, он был на тебе.

— Ты уверен?

— Я точно помню, как ты пулей вылетела оттуда после своего неудачного падения, — усмехнулся Кейн.

Грейс постаралась переварить этот новый кусочек информации.

— Хорошо, — сказала она. — Так или иначе надо проверить.

— Как пожелаете.

Кейн остался ждать снаружи с елкой, Грейс побежала в бар. Там, как всегда, было накурено, хотя никто, похоже, не курил. В лежащих на стойке меню значились аляскинские устрицы и бургеры с дичью — блюда, которые вызвали бы подозрение даже в четырехзвездочном ресторане. Грейс почувствовала облегчение, увидев за стойкой того же бармена, Пита. Он узнал ее.

— Я никогда… — начал он, стараясь сдержать улыбку, — не крутила романы с барменами.

— Очень смешно, — сказала Грейс с притворно веселым видом.

— Я так понял, что это значит «нет»?

Грейс разглядывала зал, делая вид, что не расслышала последнего замечания.

— Мне кажется, я оставила здесь вчера пиджак мужа.

— Пиджак мужа?

— Да, — повторила Грейс.

— Я ничего не находил, — заявил Пит, скрещивая руки на груди. — Но завтра спрошу сменщика.

— Большое спасибо, — сказала Грейс и достала ручку из сумки. Записав свой телефон на коктейльной салфетке, она попросила позвонить, если пиджак найдется. И пошла к выходу.

— Погодите, у меня кое-что для вас есть, — сказал Пит, вытягивая сжатую в кулак руку. Грейс внимательно следила за тем, как он разжимал кулак: на ладони лежали два розовых шарика жвачки.

— Откуда ты узнал, что это мое? — спросила Грейс, беря шарики.

— Интуиция, — ответил бармен.

Шарики оставили на его ладонях розовые следы, которые он вытер о белый короткий фартук. Грейс улыбнулась и пошла к выходу.

— Заходите как-нибудь по-свойски, — донеслось сзади. Фамильярность фразы поразила Грейс. Так часто говорил отец, и, как и большинство его выражений, это звучало непривычно в обыденной речи, по крайней мере в речи человека, хотя бы отдаленно близкого Грейс по возрасту, и оно зародило в Грейс глубокое родственное чувство по отношению к бармену.

— Непременно, — заверила его она.

Кейн, усевшись верхом на елку, возился со стойкой, стараясь приладить дерево под прямым углом. В данный момент он лежал на полу квартиры Грейс, посыпая сахаром место сруба, что, по его словам, должно было помочь удержать в дереве влагу, но Грейс восприняла это как уловку, позволившую подольше не уходить. Она не могла винить Кейна — возможно, он надеялся, что Лэз дома, — но все это понемногу начинало действовать ей на нервы.

— Мы с Лэзом встречаемся через двадцать минут, — выпалила она наконец. Кейн встал и вытер руки о джинсы.

— Думаю, пора мне сматываться. Если только ты не решила присоединиться к нам.

— Давай как-нибудь в другой раз. Лэз говорит, ему нравится заниматься такими вещами ранним вечером. Но все равно Грегу — привет, — сказала Грейс на прощание.

Она плюхнулась на кушетку в гостиной и посмотрела на елку. В любой другой год она, наверное, сварила бы глинтвейн, и они с Лэзом уже наполовину закончили бы украшать елку. Лэзу нравилось разбрасывать блестки и мишуру по всей комнате, превращая ее в страну ледяных чудес. Даже недели спустя, после того как елку убирали и пылесос успевал засосать свою долю мишуры, Грейс находила ее нити в своей одежде и волосах.

Пора было переодеться. Выходя из комнаты, Грейс задержалась взглядом на вмятине, которую оставила на кушетке. Она была отчетливой и заметно глубже, чем обычно.

Грейс заглянула в календарь, перелистнув его на октябрь. К 31 октября приклеилась этикетка с изображением тыквы. Она попыталась найти дату последних месячных, но ни один день не был обведен кружком. В сентябре — тоже. Начиная с курса сексуального воспитания, прослушанного в пятом классе, она почти набожно относилась к записям дат каждого цикла. Она помнила, как сестра прикрепила больничную салфетку в розовых пятнах к мягкой игрушке, подчеркнув необходимость строгой фиксации их пока еще скрытого репродуктивного цикла. Грейс приняла это сообщение близко к сердцу, но, кроме того, эта демонстрация заставила ее очеловечить своих игрушечных зверюшек так, как ей это и не снилось.

Она снова перелистнула календарь. И только тут вспомнила, что с осени начала пользоваться записной книжкой Лэза, чтобы избежать разнобоя в расписании. Она подошла к его столу и перевернула несколько страниц. Напротив репродукции картины Моне «Кувшинки» красным кружком было обведено 14 октября: это означало примерно двухнедельную задержку, но все же укладывалось в ее обычный цикл. Дата совпадала с числом на корешках билетов, найденных в кармане пиджака Лэза. Внизу его каракулями было написано: «Игра чемпионата. Семь часов».

Детали всплыли в ее памяти с ужасающей точностью. Лэз хотел отменить свои планы на тот вечер, потому что она неважно себя чувствовала, но Грейс настояла, чтобы он пошел. Перед уходом он принес ей горячую грелку на случай колик и чашку ромашкового настоя. Он был так заботлив — даже позвонил ей около десяти, чтобы сказать, что игра перешла в овертайм. Вернувшись домой тем вечером, он поставил приз на прикроватную тумбочку и укрыл Грейс вязаным платком.

— Ты пропустила великую игру, Грейси, — сказал он, поглаживая ее по волосам. — Я думал о тебе весь вечер.

У нее не осталось и тени сомнений относительно того вечера. Память о нем была живой и теплой. Грейс достала корешки билетов из серебряной вазы. Лэз хотел остаться дома, напоминала она себе снова и снова, разрывая билеты на мелкие клочки и глядя, как они, кружась, сыплются в мусорное ведро.

«Розовая чашка» была переполнена, когда Грейс подошла к ее дверям с растрепанным томом «Обломова» в руках. Между страницами книги там и сям торчали желтые закладки. Лэз часто отмечал понравившиеся места обрывками тонкой оберточной бумаги или билетами в кино, никогда не загибая уголки страниц, в чем он был солидарен с отцом Грейс, тоже ненавидевшим эту привычку. Однажды на Рождество Грейс подарила Лэзу серебряную закладку с изображением библейской сцены — какой, это был вопрос, — но он ею никогда не пользовался. Она так и осталась лежать в верхнем ящике его туалетного столика рядом с золотыми карманными часами его отца и ключом от старой квартиры. Выходя из дома, Грейс взяла ключ так же машинально, как могла бы захватить на всякий случай старый зонтик, и положила его в сумочку — то ли талисман на счастье, то ли последнее средство.