Официант вернулся с двумя салатами и пиццей, представлявшей собой непропеченную лепешку, обсыпанную грибами вперемешку с кусочками нерастаявшего искрошенного тофу.

— Ты всегда воспринимаешь все чуть преувеличенно, — ответила Грейс. Она попробовала фенхелевый салат, на ее вкус, немножко отдававший резиной, — излюбленное блюдо Грейс в школьные годы. Когда она поднесла кусок непропеченной пиццы к губам, грибы соскользнули ей на колени.

— Еще не поздно отсюда смотаться, — постаралась она подбить Кейна. — «Ральф» всего в двух кварталах. Обещаю, что Грег ничего не узнает.

— Кстати, Грег… — начал Кейн. — Мы подумываем о том, чтобы съехаться.

Грейс чуть не выплюнула воду, которую Кейн посоветовал ей выпить, чтобы смыть пленку пророщенной пшеницы, которая уже начинала сворачиваться у нее во рту.

— Что? Не слишком ли рано? — спросила она тоном, несколько более резким, чем собиралась.

— Рано? Ты что, считаешь, я способен на легкомысленные решения? — спросил Кейн.

— Нет, — осторожно ответила Грейс, пытаясь вернуть себе самообладание, — просто я хотела сказать, что вы едва знакомы.

— Достаточно давно, чтобы знать, насколько мы совместимы, — парировал Кейн, насаживая на вилку кусочек помидора.

— Ты не учел, что это может быть преходящей прихотью?

— Преходящей прихотью? Слушай, давай не будем сейчас обсуждать мою личную жизнь.

— Просто я хотела сказать, — произнесла Грейс медленно, взвешивая каждое слово, понимая, что ступила на спорную территорию, — что такие вещи в конце концов, как правило, теряют привлекательность.

— Неужели? — Кейн взял свой стакан с водой и откинулся на стуле, делая большой глоток.

Грейс понимала, насколько уязвима ее позиция. Она съежилась от страха перед собственными словами, но было слишком поздно брать их назад, и по какой-то непонятной причине она уже не могла удержаться, чтобы не добавить:

— Да, когда проходит новизна.

— Новизна? Что-то я не понимаю, — сказал Кейн, глядя на Грейс во все глаза. — Возможно, я просто не готов говорить об этом.

— Хочешь но крайней мере знать, что думает об этом Лэз? — спросила Грейс. Еще не успев закончить, она поняла, что зашла слишком далеко.

— Ну, на меня не очень-то похоже, чтобы я принимал решения, не переговорив начистоту с Лэзом. Я думал, что вы, единственные из всех, будете за меня рады.

Именно в этот момент мимо их столика прошла привлекательная женщина. Грейс растерялась, увидев, что Кейн проводил ее взглядом.

— Передо мной можешь не притворяться, — выпалила она. И тут же подумала, уж не добавили ли в молочный коктейль спиртяжки.

— Притворяться? О чем ты говоришь, Грейс?

С этими словами Кейн взял вилку и сосредоточился на еде, оторвавшись от нее только однажды, когда принесли счет. Внезапно Грейс почувствовала, что в горле у нее стоит комок. Попробуй она сказать хоть слово — одно-единственное, — она наверняка разрыдается.

Кейн расплатился, постоянно взглядывая на часы, и в ожидании сдачи они сидели молча. Официант настоял на том, чтобы завернуть остатки пиццы и салата, и вручил сверток Кейну.

— Возьми это домой. Для Лэза, — сказал Кейн, передавая сверток Грейс.

Держа для нее открытой дверцу такси, Кейн избегал встречаться с ней глазами. Вплоть до этого момента Грейс была так занята усовершенствованием своего спектакля, что не понимала, как она одинока. Когда такси отъехало, она посмотрела в зеркало заднего вида, стараясь разглядеть Кейна, но увидела лишь ярко горящие фары проезжающих мимо машин. Она только что оскорбила одного из своих самых близких людей. Тщетно искала она объяснения своего срыва. Может, дело в предменструальном буйстве гормонов? В любом случае, если она будет продолжать в том же духе, то ко времени, когда Лэз наконец вернется, она может попросту оттолкнуть от себя всех близких.

В ту ночь ей приснилось, что Кейн везет ее домой в машине, полной шикарных роз, но вместо светофоров на каждом углу светятся волшебные шары. Они ослепительно сияли зеленым в неоновых нимбах светом, но стоило машине подъехать к перекрестку, как они вспыхивали красным. И на каждом углу высвечивалось одно и то же послание: «Можете не соглашаться».

Когда Грейс поднялась к себе, она увидела на автоответчике семь сообщений. Было всего девять вечера, но казалось, стоит глубокая ночь. Прежде чем прослушать сообщения, Грейс прикинула, что по крайней мере пять из них — от отца и одно, вероятно, от Кейна. Таким образом, оставалось всего одно. Его Грейс отложила напоследок, сжав кулаки так, что от напряжения побелели костяшки, как у ребенка, вцепившегося в стропы воздушного шара.

Первое сообщение оставил отец. «Привет, Грейс, это папа». Она промотала пленку вперед: следующее было от матери Лэза, напоминавшей о собрании аукционеров в среду. Потом еще одно от отца: «Снова я. Просто позвонил узнать, благополучно ли ты добралась». Грейс подумала, что следующее сообщение снова будет от отца, но его оставила Хлоя:

«Привет, это я. Давненько не виделись. Наверное, ты еще не слышала. Мама умерла в сентябре. Я ненадолго заезжала в ваши края, чтобы кое-что уладить, но настроение было совсем не праздничное. Позвони. Хотелось бы поговорить».

Грейс еще раз прослушала сообщение. Неужели они с Хлоей так разошлись, что Хлоя даже не позвонила, чтобы сказать ей о смерти матери? Она вспомнила, как когда-то они разговаривали каждый день.

Следующее сообщение: «Грейс, это отец. Позвони, когда вернешься». Она нажала кнопку «стереть». Следующее сообщение звучало неразборчиво. Грейс услышала женский голос, что-то мямливший по-испански. Некоторые слова ей все же удалось разобрать: «No estáen casa»[5].

Наконец после некоторого замешательства и шарканья она различила голос Марисоль: «Сеньора Грейс? Моя племянница подойдет завтра. Доктор говорит, я не смогу работать до четверга. Gracias[6]».

Грейс включила последнее сообщение. Долгий телефонный гудок. Она перемотала пленку назад и снова включила автоответчик, прибавив громкости в надежде услышать какое-нибудь доказательство того, что это был звонок от Лэза, а не просто ошибочно набранный номер. Она уже собиралась прослушать сообщение в третий раз, когда зазвонил телефон. Случайно она нажала кнопку «стереть».

Грейс сняла трубку и уже готова была сказать: «Привет, пап», как на другом конце провода послышался незнакомый женский голос.

— Здравствуйте. Скажите пожалуйста, Лазарь Брукмен дома? — поинтересовалась женщина.

Это был тип голоса, знакомый Грейс по литобъединениям, которые она посещала в колледже, — уверенный в себе и гладкий.

— Здравствуйте. Вы меня слышите? — повторила женщина.

На какое-то мгновение Грейс показалось, что она узнала этот голос, это была вспышка, подобная мельканию светлячка, но всякий раз, когда ей казалось, что светлячок пойман, в зажатом кулаке ничего не было. Грейс уже собиралась ответить, когда женщина обратилась к кому-то находившемуся рядом с ней: «Позволь мне этим заняться».

— Он ненадолго вышел, — ответила Грейс. — Передать ему что-нибудь?

— Нет, спасибо. Я перезвоню, — сказала женщина, повесив трубку, прежде чем Грейс успела спросить, как ее зовут.

Грейс открыла дверцу кладовки, чтобы повесить пальто, и, к своему удивлению, увидела кожаную куртку Лэза на той же вешалке, где она всегда висела.

Она дотронулась до куртки, и внезапно ей захотелось обнять ее вместо того, чтобы просто застегнуть и поправить на вешалке. Как будто это был прибежавший из школы растрепанный ребенок. Утром она отнесет ее к портному, чтобы тот залатал дыру в подкладке.

Едва она закрыла дверцу кладовки, как на нее напала страшная усталость, хотя всего минуту назад она ощущала прилив сил. Куртка вернулась, но возникли и новые вопросы. Волшебный шар был не приспособлен к тому, чтобы иметь дело с противоречивыми эмоциями, впрочем, и Грейс тоже. Окончательно убедившись в своей несостоятельности, она постаралась отогнать от себя мнимые тревоги — даже звук женского голоса больше не вспоминался ей, — и наконец все ее мысли сосредоточились на одном желании: хорошенько выспаться.