Сложив бумагу еще несколько раз, Грейс впервые взглянула на своего лебедя. К сожалению, она выбрала неудачный желто-коричневый лист бумаги. Крылья получились несимметричными, тело маленьким и коренастым; нет, назвать лебедя грациозным не поворачивался язык. Голова его, вдвое больше обычной, была слегка повернута в сторону, словно стыдясь самой себя. Грейс уже собиралась выбросить свое творение, постаравшись сделать это как можно незаметнее, когда девчушка, сидевшая на дальнем конце стола, подбежала и выхватила лебедя у нее из рук.

— Мам, смотри, — крикнула она, высоко поднимая мутанта в воздух, чтобы ее мать и все остальные могли получше его разглядеть, — это же Гадкий утенок!

Сделав еще семнадцать лебедей, Грейс вышла из музея и остановилась на улице напротив торговца солеными крендельками. Начало двенадцатого. До открытия «Бочонка» надо было ждать еще около часа. Она побрела домой; клуб дыма, вырвавшийся из открытого люка, почти скрыл из виду тележку торговца.

На металлических трибунах, оставшихся после вчерашнего парада, мороз развесил замысловатые кружева инея. Отец был прав: холодало. При каждом вдохе кровь стучала у нее в висках, словно она очень быстро ела мороженое. Грейс всегда находила что-то привлекательное в дешевых местах на галерке, и каждый год она в конце концов уговаривала Лэза пойти посидеть на верхнем ряду с термосом горячего шоколада до того, как начнется парад. Но сегодня, увидев на галерке двух влюбленных, обнявшихся и сунувших руки друг другу в карманы, она испытала острый укол чувства обездоленности, и ей захотелось, чтобы город поскорее сдул парочку оттуда.

Когда она проходила через вестибюль, Хосе радостно встретил ее. «Сеньор Брукмен всегда знает, когда я делаю двойной. И оставляет мне две чашки. И еще он знает, что сладости — моя слабость. Жена говорит, я от них толстею. Так что вы уж скажите ему, чтобы не оставлял больше печенья — сажусь на диету». Грейс пообещала, что так и сделает.

Наверху она увидела гору почты у своих дверей и, подняв верхнее письмо, быстро взглянула на него, пока искала ключ. Ей пришлось перечитать его дважды. «Нашей единственной и неповторимой». Первой реакцией Грейс было решить, что почту доставили ей по ошибке. Она была не единственной и к тому же замужней. Но, приглядевшись, она заметила на конверте свое имя. Грейс инстинктивно дотронулась до обручального кольца. Кровь снова застучала в висках. Чем сильнее она старалась примирить спорящие друг с другом мысли, тем острее чувствовала, как теряет опору. Ей захотелось выпасть, отключиться, но мысли продолжали в голове свою круговерть, а выключателя не было.

Войдя в квартиру, Грейс разорвала конверт, адресованный «нашей единственной и неповторимой», и уже собиралась выбросить его в мусорное ведро, как заметила знакомый логотип и начала читать: «Мы в нашем обществе „Идеальная пара“ с волнением ожидаем увидеть Вас в наших рядах…»

Это было уже слишком. У Грейс возникло ощущение, что по ее следу идет какая-то одержимая навязчивой идеей сваха.

К ней и раньше обращались по почте и по телефону с разного рода странными просьбами. Например, она получила предложение от некоей ортодоксальной общины приобрести ароматизированные презервативы, причем, помимо производства контрацептивов, община занималась изготовлением другой ароматизированной продукции, как-то: выпечные изделия и кремы, консервированные яблоки и мятная жвачка. Грейс вежливо отказалась, объяснив, что они с мужем ни в чем не нуждаются. После этого Грейс долго изгоняла из воображения Лэза в пахнущем мятой, похожем на выпечное изделие презервативе, причем вся сцена вызывала у нее тошнотворное чувство, похожее на то, которое она испытала, наткнувшись на вибратор в форме гусеницы в ночном столике Франсин Шугармен.

Счета посыпались из стопки писем, как листья в листопад. Финансовые заботы всегда брал на себя Лэз, выписывая чеки в промежутках между порциями сладкой стряпни Марисоль. Грейс подровняла стопку счетов, убедившись, что от компании по производству губной помады так до сих пор ничего и нет, и попутно обратила внимание на конверт с красным штемпелем «Просрочено». Она уже приготовилась вскрыть его, как зазвонил домофон. Спрятав счет под последний номер «Нью-Йорк мэгэзин», она нажала кнопку.

— К вам мистер Кейн, — объявил Хосе.

Грейс не помнила, чтобы они о чем-либо договаривались с Кейном накануне, однако это вполне могла быть одна из его причуд. Несколько минут спустя раздался звонок в дверь. Открыв, Грейс увидела Кейна, вид у которого был такой, будто он только что из постели — вполне вероятный сценарий, учитывая, что у него была собственная компьютерная компания и он мог работать на дому.

— Какой-то ты сегодня заспанный, Кейн.

— Немного есть. Спасибо за заботу. У меня номерок к врачу, рано.

Грейс заметила, что рука Кейна больше не в повязке, а поддерживается конструкцией из прозрачного пластика.

— Как рука, лучше? — приятельски поинтересовалась она, но в душе ее прежде всего шевельнулось беспокойство, как избавить Лэза от вечерних игр по средам, ведь Кейн явно скоро снова начнет играть. Может быть, локоть Лэза распухнет от острого приступа воспаления связок?

— Врач говорит, еще несколько недель.

— Кстати, никуда и никогда больше с тобой не пойду, — заявила Грейс. — Спасибо, что сказал, что у меня губы как у покойника.

— Ты выглядела просто неотразимо. — Кейн посмотрел на часы. — Моя машина на двойной парковке. Скажи Лэзу, чтобы поторопился, если хочет вернуться домой засветло.

Грейс почувствовала себя в западне. Вернуться откуда? Она уставилась на Кейна, стараясь найти ниточку в разговоре, которая помогла бы понять, что он имеет в виду. Неужели у них с Лэзом была игра, про которую Грейс забыла?

— И не говори, что Лэз еще не встал. Мне послышалось, ты сказала — он сам не свой, так переживает из-за поездки за елкой.

Только тут Грейс вспомнила, что в баре говорила с Кейном о елке.

Она нервно теребила пуговицы на своем кардигане.

— Лэзу пришлось поехать… туда, — сказала она наконец заплетающимся языком.

— Поехать туда? — переспросил Кейн. — Куда туда?

— Он хотел от этого отделаться. Правда. Но так и не смог, — сказала Грейс, стараясь говорить уверенно, при этом подобающим случаю извиняющимся тоном.

— Не знай я Лэза получше, я бы обиделся.

— Дело не в этом, Кейн, правда. Он просто не мог отделаться от… — Грейс замолчала, пытаясь найти подходящее слово.

— Я знаю… от чего, — сказал Кейн, глядя на свои туристские ботинки. Грейс заметила, что они новехонькие. Кейн был похож на мальчугана, снарядившегося в первую поездку в бойскаутский лагерь.

— Мне жаль. — Она надеялась, что Кейн не подумал, будто Лэз решил смотаться из-за этой истории с Грегом. Кейн взял номер «Тайм аут» и рассеянно листал его. Грейс оглядела его небритое лицо и волосы, которые, хоть и были коротко подстрижены, как-то умудрились растрепаться. Не в характере Кейна было хоть в чем-нибудь изменять своей обычной холености, но, странным образом, неряшливость придавала ему более мужественный вид. Она отогнала эту мысль как навязчивую муху. Мать Лэза могла ошибаться. В конце концов, Кейн не стал бы утаивать от нее такие вещи.

— Что ж, я готов, если ты поедешь, — стоически произнес он. — Зачем портить ему такой блистательный день?

Кейн отложил журнал. Грейс подумала о билетах и счетах, о своей подозрительной задержке и о пиджаке, оставленном в «Бочонке», но тут же недрогнувшей рукой вычеркнула опасные мысли из своего сознания. Больше всего в тот момент ей хотелось перестать думать, поэтому она согласилась. А в зависимости от того, как сложатся дела в «Розовой чашке», елка станет либо праздником в честь возвращения блудного сына, либо приятным утешительным призом.

— Погоди минутку, — сказала она, выходя из комнаты, чтобы надеть пару старых ботинок и поискать овчинные перчатки Лэза.