Грейс услышала на другом конце провода приглушенное фырканье, за которым последовал пронзительный смешок. Это означало, что мать была рядом с отцом.

— Передай маме, я позвоню позже, — сказала Грейс.

— Передам, — заверил отец. — А Лэз обязательно должен приехать посмотреть новый кэноновский ксерокс. Полсотни страниц в минуту — невероятно! И он может проверять листы брошюруемой книги. Для Лэза это просто сокровище.

— Милтон, оставь ты этих голубков в покое, — встряла мать. — Уверена, им и без тебя найдется чем заняться.

— Мама права, извини. Рад был слышать. Одевайся потеплее — холодает. И не забывай своих стариков.

Грейс повесила трубку, внезапно вспомнив об электронном письме, которое ее родители получили от Лэза накануне вечером. Она бросилась к компьютеру и включила его. Лэз наверняка отправил письмо и ей. Она нажала клавишу входящей почты. Там оказалось несколько сообщений от издателя Лэза, одно от родителей и подтверждение от компании по производству губной помады. Потом она увидела сообщение с незнакомым адресом: Oblomov. Это был Лэз! Она испытала невероятное облегчение. Лэз не только связался с ней, но его сообщение взывало к самой упоительной поре их жизни. Она открыла письмо и прочла: «Полагаю, нам надо встретиться. Как насчет завтра в восемь в „Розовой чашке“? Захвати „Обломова“». Письмо было без подписи. Завтра? Грейс посмотрела на дату. Письмо отправили до полуночи. Завтра означало сегодня.

Тон был такой официальный и совсем не похож на Лэза. Может быть, это был вовсе и не Лэз? А кого бы она действительно хотела увидеть? Может, кто-нибудь другой даже лучше. По крайней мере сейчас, пока она расставляла вещи по своим местам. Вместо законного мужа перед ней предстанет таинственный незнакомец — тот, за которого она вышла замуж, а может быть, и кто-то другой?

Грейс посмотрела на компьютерные часы. Прошло уже около часа. Должно быть, она грезила наяву, хотя понятия не имела о чем. Она умела впадать в прострацию почти сознательно, отключать сознание в подходящий момент, как было в истории с почтовым рассыльным, или когда она безуспешно пыталась определить происхождение загадочных лампочек либо застревала в пробке, или когда попросту чувствовала себя огорошенной. Кейн был одним из немногих, кто когда-либо расспрашивал ее об этих «заскоках».

— Грейс, ты же не можешь просто так выпадать, — сказал однажды Кейн, когда они смотрели у него дома соревнования по боулингу.

— Нет, могу, — парировала она.

— Ты все равно должна о чем-то думать. Или пытаться не думать о чем-то. Ну вот, к примеру, сейчас: о чем ты думаешь?

— Не знаю. Ни о чем.

— Ладно, хватит дурочку валять.

— Я не валяю дурочку — просто стараюсь сбить тебя с толку.

— О’кей, но начиная с этого момента я буду спрашивать тебя каждые две секунды.

— Просто следи за игрой и оставь меня в покое, — засмеялась Грейс.

Кейн наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Ни за что, — сказал он. — Можешь на это и не рассчитывать.

Грейс выключила компьютер. Одевшись, она пошла в ванную умыться. Ставя на место зубную щетку, она заметила золотой отблеск на верхней полке аптечки. Машинально она передвинула баллон с бритвенной пенкой так, чтобы он полностью закрывал кольцо, и заперла аптечку. Затем, надеясь, что мысли ее прояснятся, она до упора открыла кран и ополоснулась прохладной водой. Однако сомнения относительно рандеву в «Розовой чашке» не проходили. Вытерев лицо, она расчесала волосы и откинула их назад. Прежде чем выйти из ванной, она снова проверила аптечку — убедиться, что кольца Лэза не видно. Стоявшие у постели Грейс часы показывали половину десятого. Надо поторопиться, иначе она опоздает на встречу с матерью Лэза. Грейс побежала за пальто. Едва открыв дверцу шкафа, она сразу поняла, что чего-то не хватает. Там, где вчера вечером висел кожаный пиджак Лэза, была голая деревянная вешалка. Раздвигая один за другим все висевшие в шкафу пиджаки и пальто, она добралась даже до второго, заднего ряда, пока не поняла, что, должно быть, оставила пиджак в баре. Вряд ли «Бочонок» откроется до двенадцати. Грейс решила зайти в бар после музея. Поклявшись никогда — никогда больше! — не пить «космополитенов», она просунула руки в отороченные шелком рукава розового кашемирового пальто покроя «принцесса» — подарка Лэза к ее последнему дню рождения.

Музей естественной истории, несмотря на столь ранний час, выглядел оживленно, быстро заполняясь семейными парами с детьми и туристами. Грейс пришлось простоять почти двадцать минут в главном зале под каноэ коренных жителей Северной Америки, прежде чем появилась мать Лэза. Нэнси появилась в полной боеготовности: в белых «зимних финтифлюшках», как она их сама называла, и высоких, доходящих почти до бедер сапогах из кожи ящерицы. Она помахала рукой со скучающим видом, словно опоздала Грейс, а не наоборот.

— Давай, дорогуша, все почти готово. Не будем терять время.

Нэнси провела невестку через зал рептилий, мимо выставки эскимосов, в комнату с диорамой, воспроизводящей в натуральную величину эпизод из жизни североамериканских аборигенов, потчующих паломников кленовым сиропом. В глубине маячило неукрашенное деревце. Перед ним стояли два длинных стола, заваленных пачками разноцветной бумаги для оригами, со складными металлическими стульями для всех желающих.

Грейс села и сразу принялась за работу. Это было проще, чем шушукаться с матерью Лэза, особенно после того, как та сболтнула ей насчет Кейна вчера вечером. Грейс предпочла сосредоточиться на папиросной бумаге. Скоро работа настолько увлекла ее, что она почти забыла, что Лэза на самом деле нет дома, что он не спит и не смотрит футбол, как она сказала свекрови.

Руки Грейс уже настолько привыкли к подобным операциям, что бумага, казалось, складывается сама собой. Она приготовила обычный набор из зверюшек, фонариков и звезд, накладывая радужные лоскутки на бумагу более блеклых тонов. К сожалению, мать Лэза была не столь уж занята, поэтому, по своему обыкновению, принялась сплетничать со всеми, кто ее слушал. Работа Грейс над серебряным лебедем была в самом разгаре, когда Нэнси заговорила о Кейне.

— Он так глазами по сторонам и стреляет. Посмотрим, как долго протянет это его новое увлечение.

— Он выглядит счастливым, — рассеянно отвечала Грейс, складывая лебедю хвост. Она уже собиралась приступить к крыльям, когда мать Лэза повернулась к ней.

— Вид у тебя какой-то слегка опухший. Что-то от меня скрываешь? В смысле бабушки насчет меня лучше планов не строй. В старухи записать хочешь?

Грейс уставилась на мать Лэза. Она уже собиралась было ответить, когда заметила, что по неосторожности сломала шею лебедю, над которым работала: крохотная серебряная шейка хрустнула между ее большим и указательным пальцами.

— Надо бережнее относиться к материалу, Грейс, — упрекнула ее мать Лэза. — Сосредоточься.

Грейс оставила обезглавленного лебедя на столе и машинально потянулась за новым листком бумаги. Она снова стала складывать фигурку, но пальцы утратили прежнюю ловкость.

Она вспомнила, когда у нее в последний раз были месячные. Привычка отмечать дату в календаре по-прежнему оставалась ее второй натурой. Это не могло случиться ранее четырех недель назад, самое большее — четыре с половиной, но она не была уверена. Циклы у нее были очень регулярными.

Перспектива забеременеть показалась Грейс не такой уж неприятной. Мысль об этом даже позабавила ее, и она представила себе сегодняшнюю вечернюю встречу в «Розовой чашке». Лэз — за маленьким столиком у окна. Она входит, щеки у нее горят. Увидев ее, он встанет и подойдет к ней, и не надо будет никаких слов: он обнимет ее, прижмет пальцы к губам и скажет, что именно этого ждал все время.

Грейс несколько раз прокрутила эту сцену перед своим внутренним взором, выстраивая освещение и подбирая детали одежды и диалога, пока не поняла, что обрушившаяся на нее реальность не даст этой сцене быть сыгранной так, как ей того хочется. Само собой разумелось, что ее внутриматочное устройство дает девяносто девять процентов гарантии, и, кроме того, Лэз никогда не хотел иметь детей.