Сытин был не из тех, у кого капитал лежал мертвым грузом, поэтому он открыл вторую книжную лавку и перекупил издательское дело некоего Орлова, получив в результате пять его печатных машин, шрифт и весь наличный товар. Но самым выгодным для фирмы предприятием Сытина в 1884 году стал выпуск новой ходкой продукции – календаря, мысль о котором занимала его уже пять лет.

Календари были обязательной принадлежностью обихода для всех, кто имел хоть маломальский достаток, а печатать их в России начали не позднее XVI века[40]. В начале XVIII века, дабы искоренить астрологические календари, заклейменные церковью как языческие, а также календари с опасной политической окраской, Петр Великий передал исключительное право на их издание Академии Наук. В начале XIX столетия эта монополия была подтверждена, и Академия продолжала оставаться единственным учреждением с правом на издание календарей в России вплоть до 1865 года, когда реформа цензуры открыла поле деятельности для частных фирм. Тогда первенство по этому виду продукции захватил московский издатель А. Гатцук, а для таких книгоиздателей, как А.С. Суворин, издание календарей служило как бы побочным промыслом.

Впервые Сытин пустил свой календарь в продажу на семнадцатой для себя Нижегородской ярмарке летом 1884 года. Гатцук и его конкуренты торговали в основном с горожанами, а Сытин предназначал свою новинку – «Всеобщий русский календарь на 1885 год» – крестьянам, то есть покупателям, которых он знал лучше всего. Обложка и вкладыш представляли собой красочные репродукции, которыми можно было украсить избу. На страницах календаря, рядом с числами и днями недели, были помещены цветные картинки с изображением полевых работ и с деревенскими видами.

Как и вся предыдущая продукция Сытина, календарь легко прошел цензуру. Но вот очередное его предприятие обратило к Сытину строгое внимание правительства по требованию русской православной церкви и могущественного обер-прокурора Святейшего синода К.П. Победоносцева. Ревнитель веры, Победоносцев питал глубокую неприязнь ко Льву Толстому (тогда уже открыто выступавшему против церкви и проповедовавшему идеи, которые в полицейских отчетах именуются «социалистическими») и его последователям. Обер-прокурора и церковных сановников встревожило, что Сытин, имевший через офеней широкий доступ к простому читателю, начал в 1885 году издавать и пускать в продажу толстовские книги для крестьян.

Всякий, кто всерьез намерен был распространять печатную продукцию в сельской местности, нуждался в услугах множества офеней, а Сытин располагал самой многочисленной армией оборотистых бродячих торговцев, которые ходили от избы к избе и добирались до самых глухих деревень[41]. Они не стучали в дверь, а кричали прямо в окна: «Книги, иконы, нитки, пуговицы!» Обычно им бывали рады – ведь от них к тому же можно было узнать кое-какие новости и слухи. К пасхе эти бродяги разбредались по родным местам, ибо наступала пора пахать и сеять, да и покупатели их проводили все светлые часы в поле и уже не имели лишнего гроша.

Сытин знал, какой товар нужен этому вольному торговому люду. В частности, они требовали историй с яркими и живыми картинками, поскольку многие их покупатели, как и добрая часть самих книгонош, не умели читать. Хорошо шли также календари и духовные книги, только не слишком увесистые. И обязательно недорогие. Ведь за печатный товар крестьянин платил по 1-3 копейки, а офеня рассчитывал на доход от 100 до 300 процентов, поэтому Сытин мог брать с офеней не более, чем по 95 копеек за сотню экземпляров книжки в шестнадцать страниц. Причем, чтобы иметь возможность торговаться, сообщает Сытин, офени просили не печатать цену на книгах и календарях.

В соответствии с этими требованиями Сытин и издавал свои лубочные картины и книги. С самого начала он отдавал предпочтение выразительности, живости, и эти черты стали характерными в художественном оформлении его календарей и лубков. Особое внимание его художники уделяли книжным обложкам, на которых обычно помещалась завлекательная, порой жуткая картинка, а над ней – броский заголовок в одно слово. Зачастую стоило офене только махнуть перед окном такой книжкой, как он тотчас сбывал ее с рук, подтверждая тем самым любимое изречение Сытина: картина тянет за собой книгу.

Не счесть, сколько людей, от мала до велика, пристрастились к чтению благодаря этим маленьким книжкам. Гравер И.Н. Павлов, работавший у Сытина, вспоминал свою детскую зачарованность сытинскими лубками «с пестрыми цветными обложками», и на каждой – «фамилия их фантастического издателя, так будоражившего мое пылкое воображение». Восьмилетним мальчиком он любил ходить в книжную лавку Сытина и покупать «за пятнадцать копеек целый десяток книг независимо от их содержания»[42].

Однако с точки зрения литературы и искусства книги для народа, вроде сытинских, были большей частью неряшливы, как выразился один критик[43]. Иногда заглавие не имело ничего общего с содержанием, то же случалось с иллюстрациями. Часто встречались неграмотно составленные фразы. Бывало, в тексте попадались огромные «дыры» между словами – значит, наборщик старался растащить текст до конца страницы. Тонкая, мягкая бумага впитывала краску, поэтому печать получалась нечеткая, смазанная.

Но самое сильное неприятие у интеллигенции вызывали «кровожадные сюжеты» лубочной литературы, будившие низменные страсти и укреплявшие предрассудки[44]. К примеру, Толстой, внушая образованным классам, что они в долгу перед трудовой беднотой, призывал помочь ему дать крестьянам простую, нравственную книгу высокого качества. И вот в 1884 году Владимир Чертков, молодой и страстный последователь Толстого, притом довольно состоятельный, решил сам предпринять издание таких произведений и обратился за содействием к искушенному торговцу лубком – Сытину.

Для Сытина сойтись с людьми, близкими к Толстому, означало счастливую возможность приобщиться к миру уважаемых книгоиздателей, которую он недооценивает в своих воспоминаниях. Сетуя на свою сомнительную репутацию в пору образования фирмы «Сытин и К°», издатель вспоминал, что ему не давала покоя мысль, как бы «завязать связи с недосягаемым для нас миром настоящих писателей и настоящей литературы». И вот подвернулся «случай… и все вышло как в волшебной сказке. Прямо от Миши Евстигнеева и Коли Миленького я шагнул к Льву Толстому и Короленко»[45]. Сытин был единственным русским издателем народной печатной продукции – а их только из крестьян вышло около ста, – который поднялся до высокого литературного уровня[46].

Сытин начал это восхождение в ноябре 1884 года, когда к нему в книжную лавку зашел Чертков и предложил давать лубочные картины и тексты, оплачивать их издание и затем распространять, не рассчитывая на доход, через сытинских офеней. С особым вниманием Сытин отнесся к упоминанию Толстого, которого Чертков назвал среди участников начинания[47].

Рассказывая в письме к Толстому об этой встрече, Чертков писал, что «Сытин просит не только содержания для картинок… а также и для книжек»[48]; как раз книги и составят основу всех чертковских изданий. Ни теперь, ни позднее Сытин и Чертков не скрепляли своих деловых отношений контрактом. По устной договоренности Чертков обязался отвечать за художественное оформление, редактирование и чтение корректуры (три процесса, которыми Сытин пренебрегал при издании своих лубков) и назначать цены не выше тех, что были у сытинских книг.

К февралю 1885 года Сытин передал своему цензору рукописи первых четырех книг и наверняка улыбнулся при виде ужаса, отразившегося на его лице. Три книги принадлежали Толстому («Чем люди живы», «Кавказский пленник» и «Бог правду видит»), а одна – Н.С. Лескову («Христос в гостях у мужика»). Когда все четыре рукописи возвратились с разрешением, Сытин приступил к изданию замечательной серии «Посредника», в названии которого, придуманном, как он уверяет, им самим, выразилась его скромная роль посредника между интеллигенцией и массовым потребителем.