Каковы бы ни были результаты сытинских начинаний, его напористое желание совершенствовать свое дело было очевидно для всех окружающих, даже для мальчиков на посылках; один из таких мальчиков, по фамилии Мотыльков, служивший в книжном магазине Сытина в Петербурге, вспоминает, с каким увлечением Сытин отдавался «организующей роли хозяина» и непосредственному, «личному наблюдению за огромным своим делом». Вот почему он, «человек очень подвижный… чаще ночевал в вагоне, чем дома»[460]. Прибывая ранним утром на петербургский вокзал, Сытин обычно сразу шел в свой магазин на углу Невского, занимал кабинет управляющего и посылал Мотылькова за чаем и слоеным тортом. Он вспоминается Мотыльков у сидящим в одиночестве, серьезным, погруженным в дела. «Я ни разу не видел его улыбающимся, не слышал от него ни одной шутки».

По словам Мотылькова, его строгий хозяин «был человек… с выразительным, умным лицом, быстрым проницательным взглядом» и крутым нравом. В его скромном, но безупречном костюме не было «ни малейшего беспорядка». Зная о своей грубоватости, Сытин порой извинялся за резкий тон либо заглаживал неловкость щедростью. Мало того что жалованье Сытин платил побольше, чем другие, продолжает Мотыльков, за ним еще водилось такое: выдаст работникам деньги наличными, но с условием вернуть в течение нескольких месяцев, а пройдет неделя-другая, и он прощает долг. Зато в отношениях с управляющими преобладала как раз не щедрость, а грубоватость. И.Н. Павлов, один из основных сытинских граверов, вспоминает, как тот на Пасху устраивал у себя дома обед для мастеров человек на сто пятьдесят. Каждого гостя хозяин встречал у дверей троекратным, по обычаю, целованием, а потом почти всегда тут же давал нагоняй за промахи в работе. Павлов, к примеру, сам слышал, как Сытин отругал мастера переплетной за то, что у него слишком много отходов. «Куда это годится, туда-сюда?» – возмущался Сытин. Вспоминает Павлов и другой случай, когда Сытин устроил выволочку заведующему рисовальной школой и посоветовал ему забыть о «фраке» члена Правления, потому что он «копеечник» и у него нет «того размаха, который мне требуется». Но при всей крутости сытинского характера, говорит Павлов, его пылкое воображение и стремление вести дело «на уровне передовых европейских предприятий» отодвигали обиды на второй план[461].

Люди более высокого социального положения, знавшие Сытина, отмечали в нем купеческое радушие, особенно при встречах в одном из роскошных ресторанов, где он бывал; а Чехов в 1902 году сказал своему брату, что знает по опыту: к этому издателю обращаться с деловым предложением лучше всего за завтраком в «Славянском базаре»[462]. Другой мемуарист – М. Ямщикова вспоминает «заветный столик» Сытина в углу у входа в изящный ресторанный зал московской гостиницы «Метрополь», где «он любил посидеть часок ежедневно» за оживленным деловым разговором[463]. У Сытина было мало близких друзей вне издательского круга, даже в 1914 году; но поскольку работа стояла у него на первом месте, то он и не желал для себя лучшего развлечения, чем поговорить о деле за вкусной едой. А чтобы поднять настроение своим сотрапезникам, он, бывало, с легкостью раздавал обещания, которые зачастую и не думал выполнять.

В числе знаменитостей того времени, которые охотно проводили досуг в обществе Сытина в надежде завязать с ним деловые отношения, хотя и знали, как он увертлив, был Горький. Так, в мае 1913 года Сытин побывал в гостях у Горького, и тот потом сообщил своему коллеге по издательству, что «ничего неизвестно и нельзя пои ять. Хотя предложения сделаны – блестящие и весьма либеральные: «Делайте, что хотите, с кем хотите, средсва – какие угодно дам». Но повторяю, сие, пока, слона»[464]. В сентябре Горький повторил Ладыжникову, что не оставляет надежды получить от Сытина финансовую поддержку, столь необходимую «Знанию»[465].

Когда в декабре того же года по случаю трехсотлетия династии Романовых Николай II помиловал многих из гех, кого обвиняли в политических преступлениях, Горький, как и задумал, вернулся в Россию и, воспользовавшись давним приглашением, с 19 января 1914 года поселился в подмосковной усадьбе Сытина. Охранка зорко следила за его трехмесячным пребыванием в Берсеневке, да и газеты докладывали о каждом шаге Горького, гак что читатели тоже знали обо всем, включая посещение Горьким 8 февраля сытинской типографии на Пятницкой.

Один современный историк так описал взаимоотношения Горького и Сытина в 1914 году: «По возвращении на родину Горький сошелся с новым, сильным человеком, достойным восхищения и полезным в работе… такой же самородок, как сам Горький, с той же верой в человека, с той же глубокой безотчетной любовью к России, с тем же самовзращенным преклонением перед культурой во всех ее формах и проявлениях. Издатель-великан И.Д. Сытин распоряжался огромной империей, которую создал своими руками… он мог предоставить в распоряжение Горького неограниченные средства и безграничную преданность своему делу, требуя взамен не больше и не меньше как просвещения всего человечества»[466].

В этом восторженном отрывке, однако, преувеличена сытинская щедрость и опущены соображения коммерческого и политического характера. Сытин помогал, но отнюдь не предоставлял всех своих капиталов в распоряжение Горького. Напротив, Сытин не замедлил поставить Горького в известность, что не даст денег на историю России, издание которой они обсуждали, и вместо этого предложил 200 тысяч рублей за право издать собрание горьковских произведений тиражом 40 тысяч экземпляров. И то с оговорками, предусматривающими выплату гонорара частями до 1918 года и удержание из гонорара 50 тысяч рублей в случае, если к 1 января 1917 года издание принесет менее 200 тысяч рублей[467], Сытин хотел также, чтобы Горький предоставил «Русскому слову» право первой публикации всех своих будущих произведений. Судя по этим жестким условиям, Сытин давал понять, что у него не так уж много свободных денег. К тому же он всячески избегал участия в таких совместных начинаниях, где успех зависел от капризов политики, вроде предложенной Горьким газеты «Луч». Сытин предпочитал, чтобы его деловые отношения с Горьким не выходили за рамки литературы, и вот насчет печатания в «Русском слове» второй автобиографической повести Горького «Мои университеты», которую он написал в первый год своего возвращения, контракт был заключен[468].

Они уважали друг друга за цепкую деловую хватку, в середине мая Горький писал Ладыжникову: «Хорошая башка у Сытина, очень быстро и верно понимает он то, над чем другой подумал бы с год времени»[469]. И через три недели в очередном письме: «Сытин затягивает переговоры [о «Луче»]… мешая мне начать дело с другими людьми; намерен решительно объясниться с ним»[470].

Каков бы ни был ответ Сытина, дело с «Лучом» не пошло дальше прожектов. А вот литературно-критический журнал под редакцией Горького Сытин счел целесообразным не только поддержать, но и включить в число приложений к «Русскому слову». Когда же Дорошевич и Благов решительно воспротивились этому из политических соображений, Сытин ограничился финансовым участием, которое позволило Горькому начать издание «Летописи». Этот журнал будет выходить с 1915 до 1917 года, но поскольку он соберет всего 8 тысяч подписчиков, то кончится тем, что Сытин потеряет 50 тысяч рублей[471]. В своих воспоминаниях он скупо говорит по этому поводу: «Мы издавали с ним [Горьким] журнал «Летопись», но издание это скоро пришлось остановить»[472]. Кроме того, Сытин несколько раз заключал с Горьким договоры на редакторскую работу и давал деньги для его нового издательства «Парус»[473].