Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Вторым на борт взошел высокий, немного сутулый человек с мертвенно-бледным лицом. Было что-то страшное в его мягко очерченном подбородке и бледной коже, так что у Крысенка даже перехватило дыхание. Когда Бейкер встретился с мальчиком глазами и медленно ему подмигнул, Крысенку показалось, что это большая северная акула прикрыла внутреннее веко, прежде чем начать поглощать свою жертву.

За Бейкером последовал человек огромного роста, настоящий ливанский кедр. Он шумно топал по палубе, нетвердо держась на ногах, хотя корабль еще не покинул порт. С собой он тащил мальчика, немного старше Крысенка. И мальчик этот, похоже, был или в стельку пьяный, или чем-то одурманенный, и посему его быстро унесли в нижнее помещение.

Последним перелез через ограждение какой-то франт, наряженный в бархатный камзол и сорочку, на которой оборок было не меньше, чем на женском платье. Этого звали Торнтон, и он отвечал на всякий оклик и всякое указание молчаливым смешком. Стоял ли он, отдыхая, или пребывал в движении, Торнтону были присущи грация и едва сдерживаемая энергия, которая сделала бы из него великолепного моряка, бороздящего океан на вздымающейся палубе парусного судна.

Когда корабль уже шел своим курсом, четверо старших часто выбирались на палубу, чтобы с отчаянием глотнуть свежего воздуха. Мальчик же — никогда. Его постоянно держали внизу.

Крысенок нередко посмеивался про себя, думая, как быстро лондонцы позабыли про свое важничанье, когда корабль летел вперед мимо островов Силли и верховьев Ла-Манша. Часто стоя рядом с тросами бушприта, паренек бесстрастно смотрел на четырех сухопутных бедолаг, свешивающихся за борт с вытаращенными глазами. Пассажиров выворачивало так, что, казалось, сейчас ботинки выскочат у них изо рта. Сам-то Крысенок цеплялся за веревки легко, как обезьяна, и не обращал внимания на божбу и злобные жесты лондонцев. Он беззвучно смеялся над их отчаянным положением и махал изо всех сил рукой в сторону встающих из земли далеких островов, давая понять, что путешественники более не увидят землю в течение многих недель.

Крысенок слышал, как пленный мальчик плачет в отсеке лондонцев. Под палубой не было ни перегородок, ни кают, поэтому четверо пассажиров отгородились от остальных одеялом, и, когда мальчик хныкал слишком долго, Крысенок слышал сначала удар сапога по ребрам, потом стон, потом снова удар, после которого наступала тишина. Крысенок, конечно, знал о насильственной вербовке матросов. Скорее море пересохнет, чем прекратятся похищения людей в доках и доставка их на корабль. Но похищали-то обычно взрослых, большинство из которых хотя бы раз ходили в плавание. В противном случае они оказались бы совершенно бесполезными, особенно на таком маленьком судне, как «Ласточка», где у каждого матроса была не одна, а несколько обязанностей. А этот пленный, без сомнения, ни разу в жизни не бывал на корабле. Не могли его и украсть с целью выкупа, поскольку мальчик был не просто бедняком, а настоящим оборванцем. Его покрывала въевшаяся грязь, как у всех мальчишек, зарабатывающих себе на жизнь на реке, — такие все время проводят по колено в илистой жиже у берегов Темзы, вылавливая усоногих раков, брошенную приманку или монетки в полпенса, случайно упавшие в зловонные воды прилива.

Однажды он услышал странное монотонное стенание, похожее на ритуальные песнопения, исходящее от пленного, и понял, что мальчик поет, хотя и не соображает, что делает. Его высокий голосок дрожал, как у раненой птицы или у человека, читающего, запинаясь, молитвы, когда тот качается во время шторма на ноке рея и от страха слова, обращенные к Господу, наполняются музыкой отчаяния.

Когда взрослые лондонцы поднялись наверх, Крысенок залез за одеяло и подполз к тому месту, где со связанными за спиной руками лежал мальчик, поджав колени к животу, чтобы успеть защититься от возможных побоев. Крысенок немного посидел, глядя, как беспокойно спит старший мальчик. У него над глазом он заметил распухшую нежную кожу — синяк. Словно почувствовав присутствие Крысенка, мальчик открыл глаза, которые оказались не карими, как представлялось Крысенку, а голубыми, словно вода на мелководье. На лбу пролегли морщинки, как будто пленный хотел о чем-то попросить и даже открыл было рот, но в этот момент до них донеслось тяжелое топанье возвращавшихся мужчин, и Крысенок прошмыгнул в темный угол. Из-за набитых порохом бочек он наблюдал за тенями, которые при свете фонаря отбрасывали эти люди на переборки и шпангоуты судна.

Лондонцы говорили о своих намерениях и планах, и чем больше было выпито рома, тем громче звучали их голоса. Они хвастались драками и огромными доходами от грабежей и убийств, а еще подробно рассуждали о некоем человеке в Новой Англии, которого им поручено поймать или убить, пусть даже ценою собственной жизни.

Бейкер, человек с мягким голосом и взглядом мертвеца, рассказывал о бушевавшей десять лет назад чуме и о бессчетном количестве мертвецов, заполнивших погребальную яму на улице Хаундсдич. Частенько наведываясь в таверну «Пай», что неподалеку от места погребения чумных, Бейкер всегда выигрывал в игре вроде той, в которой надо угадать точное число бобов в бутыли. Он неизменно называл точное количество покойников, груженных на телеги, проходившие мимо таверны.

Но дни шли за днями, корабль вздымался на волнах, скрипел, обдуваемый сильными западными ветрами, и разговоры лондонцев прекратились. Люди лежали на полу — там они спали, катались и бились о борта судна, вместо того чтобы, как положено, подвесить себе вместо коек гамаки. Постепенно они даже перестали играть в кости и в карты и, оставив пленника одного, больше времени проводили на палубе с бутылкой, надеясь, что выпивка поможет хоть как-то приглушить страдания от морской болезни. Впрочем, все заканчивалось лишь тошнотой, рвотой и пульсирующей головной болью. Крысенок решил, что в каком-то смысле хуже всех приходится великану Корнуоллу: он много пил, но совсем не мог есть и проводил целый день на верхней палубе возле грот-мачты, схватившись мясистыми руками за канаты оснастки, чтобы удержать равновесие. Так продолжалось, пока его не прогонял кто-нибудь из экипажа, чтобы не мешал поправлять паруса.

Надраивая цепи или законопачивая просмоленной паклей щели на палубе, Крысенок смотрел, как капитан с подчеркнуто безразличным видом наблюдает за своими пассажирами. Однажды, желая побеседовать, к капитану подошел Торнтон в засаленной сорочке с кружевным воротником, промокшим от соленых брызг. Но от капитана он не добился ничего, кроме фразы: «Прошу меня извинить». Засим Кугин резко развернулся и удалился к себе.

Когда пробило восемь склянок, конец ночной вахты, Крысенок проснулся и теперь лежал в гамаке, качавшемся, как маятник, в такт качке судна. Он слышал, как матрос рядом с ним тоже проснулся и ловко выскочил из гамака. Послышался шорох быстро натягиваемой рубахи и удаляющиеся шаги вверх по лестнице на открытую палубу. Вскоре сменившийся матрос занял пустой гамак, и через десяток вдохов, которые успел сделать Крысенок, тот уже мерно похрапывал. Пареньку оставалось еще полчаса до начала вахты на камбузе, и он предался размышлениям о мальчике и о том, как здорово было бы иметь настоящего товарища. Он мог бы стать для Крысенка голосом — шепотом или криком — и вести его по нанесенным на карту линиям широт и звездных ориентиров, подобно рыбе-мичману, прокладывающей себе путь сквозь невидимую сеть. За все годы, что он провел в компании матросов, у него никогда не было приятеля-сверстника.

Крысенок с радостью, если бы у него была возможность, поделился бы с мальчиком собственными, так нелегко доставшимися ему познаниями касательно корабля. Он научил бы его не только управляться с парусами или лазить по реям, но и слушать похожие на ружейные выстрелы звуки выскакивающего из воды гренландского кита или различать ночью в середине лета сияющие зеленые ленты, пляшущие в подводных течениях на такой глубине, что никаким лотом ее не измерить.

24
{"b":"226239","o":1}