Карл не обернулся, но Беннет знал, что теперь его слушают со всем вниманием. Он придвинулся ближе, настолько, что почувствовал запах апельсиновой воды только что ушедшей французской возлюбленной, и сказал:

— Я полностью готов, сир, использовать собственные ресурсы для финансирования экспедиции. Предлагаю послать туда на торговом судне несколько, может быть, четверых или пятерых специально подготовленных людей.

Последняя экспедиция, организованная девять лет назад, состояла из четырех кораблей и четырехсот пятидесяти человек. Звон сабель, вероятно, был услышан на берегу миль за сто от подходящего корабля. И в колониях не удалось арестовать ни одного человека.

— Таким образом, государь, мы тайно осуществим то, чего не удалось добиться силой.

Карл громко постучал по стеклу, чтобы привлечь внимание молодых дам, которые захихикали и стали кокетливо вертеться в мигом образовавшейся суматохе.

Беннет набрал в легкие воздуху, чтобы его слова прозвучали как можно более весомо, и продолжал:

— Сир, скажу прямо. В обеих палатах растет недовольство. Голландцы, французы и испанцы только и ждут случая перерезать нам глотки или, что еще хуже, перерезать наши торговые пути. Пришло время призвать к ответу, причем на глазах у всего народа, человека, которого бессовестно прячет шайка неотесанных мужланов. Поступив так, вы дадите миру понять, что правительство в Англии непоколебимо в своих решениях, хотя на их исполнение может уйти немало лет. Публичное повешение, извлечение внутренностей и четвертование преступника, поднявшего роковой топор, станут мощным сигналом, ваше величество, и народу, и парламенту.

— Арлингтон, знаешь, почему я полагаюсь на тебя? — Обернувшись, король холодно улыбнулся, но глаза его были задумчиво устремлены куда-то внутрь себя. — Потому что ты безжалостен в своей надежности. — Рассеянным жестом король провел рукой по бритой голове. — А знаешь, чего я желаю более всего на свете? — Он говорил тихо, почти шепотом, и, так как Беннет не сразу понял, что король обратился к нему с вопросом, возникла небольшая пауза. — Я желаю не видеть снов, — сам себе ответил Карл, переводя взгляд с одного роскошного предмета на другой — великолепные гобелены, изысканная золоченая мебель, огромная кровать с балдахином... — Если я получу тело того, кто убил моего отца, то буду спать спокойно. — Потом он снова лениво улыбнулся и добавил: — А ты, Генри, станешь герцогом.

По еле уловимым признакам Беннет понял, что пора удалиться, — на лице Карла появилось беспокойство, он вновь повернулся к окну и стал смотреть на прекрасный Сент-Джеймсский парк. Такое поведение короля ясно говорило: «Тебя здесь больше нет».

— Благодарю вас, ваше величество, — сказал Беннет, кланяясь и выходя из спальни.

Проходя мимо Чиффинча, вернувшегося на свое место у двери, Беннет подумал: «Когда в следующий раз мы с тобой встретимся, старый козел, будешь называть меня „ваша светлость“».

Марта приостановила прополку огорода и, бросив мотыгу, дала рукам отдохнуть. Застясь от солнца, она глядела на лежащие вокруг поля, всего четыре акра, черные и неровные от прошедшего по ним плуга. Сев хорошо начался и закончится к следующему воскресенью. Сотый раз за день она слышала сдавленный крик старого петуха, беспокойного и готового к драке из-за приближающейся перемены погоды. От матери она научилась истолковывать петушиные крики. Та частенько говорила: «Кочет кукарекает на солнце и луну, а клюет и задирается — к скорому дождю». Дождь пройдет — появятся первые побеги. Правда, небо над головой пока чистое, кроме разве что нескольких разметавшихся перистых облаков далеко на западе.

Она услышала пронзительный писк свиньи, донесшийся из хлева, и поняла, что Джон дает ей дополнительно порцию тюри. Осенью свинью не зарезали, потому что ожидался приплод, и теперь ее живот висел почти до самой земли. Скоро появятся поросята. Марта надеялась, что их будет штук восемь. Чувствовалось, что Пейшенс уже сожалеет о своем обещании отдать ей всех, что родятся после шестого. Если их и вправду будет восемь, то Марте достанутся целых два — как раз чтобы купить на них два ярда хорошей ткани на платье. И быть может, новое платье сделает ее более привлекательной в глазах предполагаемого жениха, чем ее теперешняя поношенная, застиранная юбка.

Марта часто видела в ведре с водой свое отражение и понимала, что ей присуща своеобразная, несколько мрачноватая красота. У нее была чистая, гладкая кожа, высокий покатый лоб. Черные волосы, густые и жесткие, как конская грива, были, без сомнения, ее гордостью, но брови, она это тоже знала, слишком часто хмурились, отчего между ними пролегла глубокая морщинка, отталкивающая окружающих. Кроме того, Марта боялась, что в ней накопилось слишком много силы, слишком много животной энергии, чтобы ей повезло в жизни. Во всяком случае, уж точно не в компании с рассудительным и покорным мужем.

Вновь взявшись за мотыгу, Марта позвала кузину, без дела маячившую у дверей дома, помочь удобрить верхний слой почвы в огороде. Пейшенс оторвалась от дверного косяка и медленно побрела в огород. Запах сушеной рыбы и навоза, волнами исходивший из ведра, стоявшего у ног Марты, заставил ее закрыть рукой рот и сжать зубы.

Таща за собой тяжелое ведро, Пейшенс раскладывала клейкую массу по взрыхленной земле. Покрыв небольшой участок, она стала утрамбовывать грязь короткой мотыгой. Так продолжалось до тех пор, пока где-то под грудью ее не прихватил спазм. Задохнувшись, она опустила ведро. Ее нахмуренное лицо превратилось в испуганное — ей стало страшно, что слишком рано, до положенного срока, в потоке крови с вязкими сгустками она упустит маленькую жизнь, которую должна беречь. Марта быстро подхватила кузину за руку и вопросительно взглянула на нее, но Пейшенс покачала головой и махнула, чтобы та отошла.

Тогда Марта перевернула ведро и усадила Пейшенс, подняв и сложив у нее на коленях, повыше от грязи, подол юбки. Помассировала плечи беременной, бормоча что-то невразумительное, но успокаивающее. Марта знала, что кузина не верит повитухам, использовавшим скользкий ильм для облегчения прохода ребенка по родовому каналу. Пейшенс называла его «индейским корнем», годным только для краснокожих дикарок. Но Марта решила, что она все-таки сходит и наберет веток для приближающихся родов. Когда начнутся роды, подумала Марта, Пейшенс будет только рада, если ей облегчат страдания.

К счастью, Пейшенс дала отвести себя в дом. Там Марта залила водой листья мяты, чтобы настоем снять спазм, и стала уверять кузину, что скоро той захочется есть. Но Пейшенс без всякого выражения посмотрела на приготовленный к ужину пудинг на сале и с трудом сквозь зубы проговорила, что она сильно сомневается, что когда-нибудь сможет впихнуть в себя что-нибудь, кроме хлеба.

В субботу утром, вскоре после завтрака, у их дверей появился небогатый фермер со старым фитильным ружьем в руке. Позади него стояли двое мужчин помладше, оба с вилами. Все трое нервничали, как коты на тонущем корабле. Фермер поклонился Пейшенс, когда та подошла к двери, и вежливо справился о Томасе. На ее вопрос о том, что привело их сюда, он ответил, что два волка, возможно самец и самка, загрызли двоих ягнят на его ферме в Андовере.

— Они прям как с-под земли появились, — сказал он, аккуратно ворочая языком за выбитыми зубами. — Такие хитрые зверюги, взяли и пролезли между кожаными ремнями, что закрывали загон. Отцы города снарядили нас убить этих самых волков, ну, которые зарезали моих овец. — Поскольку на лице Пейшенс не выразилось ничего, фермер продолжал: — За каждую шкуру дают по пятьдесят шиллингов. И еще двадцать, если снимут сразу две шкуры... то бишь у того и другого... вместе... — Он остановился, не договорив, озадаченный молчанием хозяйки.