И Крафт подумал: «А ты, бестия, имеешь на него виды».

В свою собственную «Эйфелеву башню» он добавил при этом особую балочку: пустить на розыски Миллера и своих собственных людей, чтобы опередить Воннела и прочих членов Совета. То, что каждый из них поступит так же, Крафт понял, когда внимательно оглядел физиономии присутствующих, уловив при этом столь же внимательные взгляды.

«Придётся раскошеливаться», — подумал Крафт, прикидывая, во сколько обойдётся ему поиск Миллера, не говоря уже о слежке за каждым членом Совета в отдельности.

Когда два главных решения были приняты, Крафт перевёл взгляд на Дорона, и все члены Совета сделали то же самое. Пришла пора решить судьбу генерала.

— Генерал, — торжественно произнёс тогда Крафт, еле сдерживая раздражение, — я полагаю, что выражу мнение всего Совета, если скажу, что мы хотели бы верить в вашу преданность нам и в вашу непричастность к действиям Миллера.

Половина того, что надо было сказать, было сказано. Члены Совета молчали, склонив чуть-чуть головы в знак согласия с Крафтом.

— Кроме того, генерал, — тщательно подыскивая слова, произнёс Крафт, — мы хотим быть уверенными, что вы не совершите ни одного поступка и не отдадите ни одного распоряжения, не согласовав их прежде с нами (головы членов Совета, как по команде, дружно закивали). Для связи с нами, — сказал Крафт, — вы будете пользоваться нашими людьми, которые, я полагаю, вас не оставят в трудную минуту, а также людьми ведомства Воннела.

Все, кроме Дорона, не изменившегося в лице, облегчённо вздохнули.

— Воннел, — сказал Уиндем-седьмой, — вам понятно решение?

— О да, господа, — с готовностью произнёс министр внутренних дел, не ожидая удара, который готовил ему Уиндем-седьмой.

— Кроме того, Воннел, мы хотели бы обеспечить постоянную связь и с вами, а потому наши люди тоже будут находиться постоянно при вас.

Крафт кивком головы подтвердил правильность этой мысли. Как и все члены Совета, он тоже подумал: «Знаем мы и тебя, голубчик Воннел, тебе палец в рот не клади!»

Воннел покорно выслушал решение Совета. За то время, пока он руководил министерством внутренних дел, ему пришлось второй раз присутствовать на заседании Совета, и он вновь убедился в совершенно невероятной способности его членов принимать общие решения без каких бы то ни было обсуждений. «Будто у них внутренние телефоны!» — подумал Воннел, готовый поверить хоть в нечистую силу.

Наконец молчавшее до сих пор Будущее взяло слово:

— Я думаю, господа, нам стоит сейчас же принять решение о создании акционерного общества по эксплуатации установки Миллера, когда она будет обнаружена.

Секунду-вторую все молчали, поскольку никто из присутствующих не додумался до этой мысли и должен был её оценить. Это была чужая балка, но Крафт нередко прибегал к подобным материалам, строя свои высотные выводы. Он первым сказал:

— На равных паях, разумеется?

— Конечно! — сказало Будущее, и члены Совета дружно поддержали это предложение.

Крафт заметил, что поддержка была высказана всеми с такой же внешней радостью, с какой её высказал он сам, хотя Крафт поторопился с согласием лишь для того, чтобы никто не подумал, что у него есть собственные виды на установку. «В конце концов, — подумал Крафт, — если её обнаружу не я и не кто-нибудь из этих волкодавов, а Воннел, акционерное общество на равных паях нейтрализует членов Совета. Молодец Прогнозист!.. Впрочем, потому он и Прогнозист, что молодец…»

Дорон во время всей процедуры не пошевелил даже рукой. Он сидел каменным изваянием, переводя взгляд с одного лица на другое, испытывая удовольствие от того, что заранее угадывает каждое решение Совета. «Вот сейчас они предпримут шаги, чтобы нейтрализовать Миллера, — думал он. — Теперь перейдут к его поискам. Затем примут решение о моём домашнем аресте, — интересно, в какой форме это будет ими высказано? Теперь они возьмут на мушку этого болвана Воннела. Что, акционерное общество?» Эта мысль была неожиданной даже для Дорона, хотя и представилась ему достаточно эфемерной и уж по крайней мере преждевременной: шкура неубитого медведя. Дорон никогда и никого в жизни не боялся, кроме… Это «кроме» неотступно сопровождало его все пятьдесят четыре года жизни. Ребёнком он не боялся никого, кроме точильщика ножей, который никогда не переступал порог его дома, а лишь один раз в месяц проходил по улице мимо, крича зловещим голосом: «Точу ножи!» Маленький Дорон забивался тогда под кровать, дрожа от страха и вызывая смех окружающих. Юношей он не боялся никого, кроме смерти, мысли о которой появились где-то в пятнадцать — шестнадцать лет и преследовали его вплоть до совершеннолетия, после чего вдруг исчезли, перейдя в некую философскую категорию. Молодым человеком он боялся только отца — его дурацкого сумасбродства, которое могло лишить Дорона наследства. А затем, когда наследство было получено, он вообще никого и ничего не боялся, кроме… Совета Богов.

Они были страшнее точильщика ножей, эти десять гангстеров, страшнее сумасшедшего отца и, конечно же, страшнее смерти, потому что в наказание могли сохранить жизнь, но какую страшную жизнь!..

И вот — впервые в жизни — Дорону удалось «примерить сёдла к их спинам», как любил говаривать покойный Дорон-старший, когда был ещё в здравом уме. Генерал Дорон отлично понимал, что он сейчас не по зубам Совету, а человек, который был Совету не по зубам, уже одним этим обстоятельством возвышался в ранг зубастых.

«Следовательно, — думал Дорон, — мне нужно и впредь делать вид, что Миллер у меня в руках, а сам я — двойник Дорона». Кстати, эта выдумка была одним из самых блестящих ходов Дорона, которые приходили ему когда-либо в голову. С другой стороны, он не мог не понимать, что его зубастость не вечна. Как только Миллер будет найден, ей придёт конец, а Дорон и так уже зашёл слишком далеко, чтобы ждать от Совета пощады.

Опередить! — такова главная и основная забота Дорона на ближайшие сутки. Опередить всех, захватить Миллера и перепрятать его в надёжное место.

Что потом? Потом убедить профессора в необходимости сотрудничать с Дороном и захватить с его помощью власть. Но если Миллер откажется… его придётся нейтрализовать, а если понадобится, то и убрать вообще. Пока что нужно позаботиться о побеге в самом крайнем случае.

— Господа, пока, кажется, всё? — сказал Прогнозист.

Члены Совета поднялись, церемонно раскланялись друг с другом и направились к выходу. У западного входа в ранчо их ждали десять машин разных марок и личная охрана каждого. Хлопнули десять дверок, зажглись почти одновременно десять пар подфарников, и бесшумно заработали десять моторов. Одна за другой машины выехали с территории и уже там, на шоссе, показали друг другу всё, на что они были способны.

В голове каждого члена Совета дозревали собственные планы и выстраивались собственные «Эйфелевы башни». В этих сложных конструкциях не было ни одной балочки, посвящённой президентам.

Судьба людей, формально стоящих у власти, никого не волновала.

Луна то и дело выглядывала из прорези облаков, словно из амбразуры. Её свет не в силах был уничтожить темноту равнин. Но лента шоссе высвечивалась луной, как лезвие ножа, и по этому слабо белеющему лезвию едва ползли две чёрные капли; с высоты казалось немыслимым, что эти капли мчатся со скоростью сто миль в час и что одну из них переполняло нетерпение, а другую — тупое упорство соглядатаев.

Впрочем, внешне Дорон не выглядел ни озабоченным, ни встревоженным. Волнение было привычно загнано им глубоко внутрь; в летящей машине сидел просто усталый, задумавшийся человек с чуть покрасневшими от бессонницы глазами и обмякшими складками морщин властного, крупного лица. Он не оборачивался. Он и так знал, что чужой взгляд будет теперь сопровождать каждый его шаг, а чужие уши ловить любое его слово. Он был ещё свободен, но уже связан. Только его мысли оставались никому не подвластными, и Дорон спешил воспользоваться этим единственным своим оружием.