Все умолкли, погрузившись в собственные мысли, как будто Чвиз помянул не тёщу, а Бога. Таратура не знал, о чём думают в этот момент учёные, но сам он подумал, что ещё неизвестно, кто более счастлив: тот, кто вспоминает о тёще, или тот, кто только мечтает о ней.

— Начнём, — сказал Чвиз, садясь за стол с таким видом, с каким садятся главы семейств, окончив молитву и разрешая семье приступать к трапезе.

Таратура мгновенно сел, но Миллер, пожав плечами, нерешительно придвинул к себе стул.

— Очень успокаивает нервы, шеф, — сказал ему Таратура, вытаскивая из портфеля мешочек с фишками.

— Почём? — спросил Чвиз, азартно потирая руки.

— По кларку за карту, не меньше! — убеждённо произнёс Таратура. — Иначе интереса не будет.

— Чепуха какая-то, — вновь сказал Миллер, садясь за стол. — Дайте мне… четыре карты.

— По количеству президентов, шеф? — неуклюже сострил Таратура, но Чвиз больно толкнул его коленкой. — Простите, шеф, сорвалось…

Мешочек с фишками уже был в руках Чвиза, и как только монеты звякнули о дно чашки, стоящей на столе, он жестом фокусника выудил первую фишку, отдалил её на почтительное расстояние от своих дальнозорких глаз и торжественно провозгласил:

— Пятьдесят семь!

На ближайшие десять минут всё общество, казалось, с головой ушло в игру. Таратура сопел, с трудом поспевая за быстрой сменой цифр, Миллер с внешним равнодушием заполнял свои карты, а Чвиз успевал и говорить, и фокусничать с фишками, и заполнять клетки, и даже ревниво присматривать за картами партнёров:

— Два!.. Тридцать шесть!.. На второй карте, Миллер, вам осталась сорок девятая фишка… Восемьдесят четыре!.. А где же моя двадцатка?.. «Барабанные палочки»!.. Коллега, вы невнимательны…

— Чепуха какая-то! — в третий раз произнёс Миллер. — Вам не кажется, господа, что всё это выглядит как в водевиле?

Он решительно встал со стула, неловким движением сбросив свои карты на пол. Таратура тут же закурил сигарету, а Чвиз стал разочарованно поглаживать свою бороду.

— Вместо того, — сказал Миллер, — чтобы срочно предпринимать какие-то действия, от которых зависит развитие событий, а в конечном итоге, быть может, и наша жизнь, мы занимаемся этими дурацкими «барабанными палочками»!

— Но какие действия, шеф? — сказал Таратура.

— Надо бежать, — убеждённо произнёс Чвиз. — Бежать, пока не поздно.

— У вас, коллега, побег — идефикс, — сказал Миллер. — Уже надоело.

— А мне надоела ваша беспрерывная жажда деятельности, хотя вы сами не знаете, чего вы хотите!

— Я хочу немедленно информировать общественное мнение, Чвиз! — с жаром воскликнул Миллер. — Поднять на ноги прессу, позвонить в посольства, расклеить по городу объявления…

— Вам никто не поверит, шеф, — спокойно произнёс Таратура. — Или сочтут за остроумную шутку, или признают вас за сумасшедшего.

— Прав! Тысячу раз прав! — подхватил Чвиз. — Новость о том, что в стране четыре президента, должна исходить от самих президентов, и только тогда она будет достоверной. Мы выпустили джинна из бутылки, и теперь мы лишились власти над ним. Вам понятно, Миллер, хотя бы это?

— К сожалению, я вынужден это понимать.

— Но кое-что ещё вы поймёте несколько позже, — вдруг загадочно произнёс Чвиз. — Не хочу вас разочаровывать раньше времени…

Он не успел договорить, как в комнате погас свет. Таратура тут же зажёг фонарик, а Миллер сказал:

— Вероятно, перегорели пробки.

— А где щиток? — спросил Таратура.

— Откуда я знаю? — ответил Чвиз. — Это же не моя квартира.

Таратура стал шарить лучом по стенам, а Миллер тем временем подошёл к окну. В доме напротив тоже не было света. Не горели даже уличные фонари. «Странно, очень странно…» — подумал Миллер, и вдруг острая догадка пронзила его.

— Чвиз, поднимите телефонную трубку! — воскликнул он.

Профессор нащупал в темноте аппарат и поднял трубку. Телефон был мёртв.

— А радио? — воскликнул Миллер.

Молчало и радио!

— Друзья мои, — не сдерживая волнения, сказал Миллер, — они выключили электричество!..

— Вы думаете? — спросил Чвиз. — Во всём городе?

— Может быть, даже во всей стране!

— Но почему? — удивился Таратура.

— Они нас лишают электричества! Они боятся нас! Они хотят сохранить статус-кво! И это — начало хаоса, уже определённо, господа, определённо!

Когда Таратура, обшарив несколько ящиков, обнаружил случайно завалившийся с каких-то доисторических пор огарок и маленький язычок пламени, чуть-чуть разгоревшись, потеснил темноту и без того мрачной комнаты, Миллер решительно сел за стол и тоном полководца произнёс:

— Пора!

— Что вы намерены делать? — спросил Чвиз.

— Бумагу мне, Таратура! Дайте мне бумагу! Наш час, господа, пробил!

Получасом раньше в Круглом зале президентского ранчо развернулись события, которые внесли такую ясность в создавшуюся обстановку, что полностью её запутали.

Пятый президент, появившись столь неожиданно в дверях, оглядывал всех присутствующих, резко поворачивая голову то вправо, то влево. Кисточка его ночного колпака, подвешенная на длинной тесёмке, с каждым поворотом дважды обкручивалась вокруг головы, издавая в последний момент странный звук, напоминающий звук поцелуя. Наконец президент понял, что только два человека из собравшихся здесь двенадцати способны перенести его раздражённый тон. Поэтому он, наградив членов Совета совершенно неуместной в данном случае улыбкой, строго посмотрел в сторону камина, где стояли Дорон и Воннел, после чего сердито произнёс, обращаясь определённо к ним, но и не называя их по фамилиям:

— Господа, потрудитесь дать объяснения!

Дорон даже не пошевелился, поскольку чутьём опытного интригана понял, что ситуация может оказаться для него либо смертельной, либо выигрышной, но и в том, и в другом случае она не зависела от него. Надо было ждать развития событий, а уже потом решать: либо спасаться, либо выходить на сцену в качестве исполнителя главной роли. Дорон, закусив губу, бросил взгляд на Воннела, как бы призывая его выкручиваться из нелепого положения самому.

Воннел так же быстро вспотел, как и высох.

— Присядьте, господин президент, — сказал он, чувствуя себя сапёром, дотронувшимся до взрывателя мины. — Пожалуйста, присядьте.

Курс был дан — Воннел определил отношение к появившемуся президенту, и теперь он мог передать штурвал тем, кто должен был вести корабль дальше. Если бы министр внутренних дел, сардонически улыбнувшись, воскликнул: «Что-о-о? Объяснение?! Давать тебе, пятому дубликату, отштампованному из воздуха, нулю без палочки, пятой спице в колеснице, объяснение?! Много вас тут!..» — то, возможно, члены Совета в две секунды вышвырнули бы самозванца за шиворот из Круглого зала.

Теперь же им пришлось на какое-то время признать в президенте президента и продолжить начатую игру.

— Прошу вас. — Будущее любезно указало на пустующее рядом с собой кресло. — Сейчас мы вам всё объясним, но прежде я прошу принять наши извинения за то, что мы оказались в вашем доме без вашего разрешения.

Декорум был соблюдён, хотя все, в том числе и президент, отлично понимали, что никаких разрешений на сбор члены Совета ни от кого не требуют и что не только дом, но даже кресло, в которое президент сел, ему не принадлежат.

— Генерал, — после некоторой паузы сказала Сталь, — вы умеете считать до пяти?

Дорон промолчал, не дрогнув ни единым мускулом, хотя можно себе представить, что было бы, если бы он вдруг ответил: «Виноват, господа, не умею!»

— Вы нас сознательно вводили в заблуждение или сами ничего не знаете? — резко спросили Ракеты, поправляя галстук.

— Я могу проверить, господа, в чём дело, — сказал наконец Дорон и сделал попытку шагнуть к выходу из зала.

Но из десяти членов Совета восемь, способных стоять без посторонней помощи, мгновенно встали, как будто их пронзило током.