— Узнаю ваше ведомство, Гард, — ехидно сказал Дорон и жестом отпустил Миллера. Когда за ним закрылась дверь, он многозначительно добавил: — Мои люди работают чище. Они следят изнутри, а не снаружи, и я хотел бы, чтобы вы об этом не забывали.

Гард на мгновение прикрыл глаза. У него возникло искушение совершенно не по назначению использовать тяжёлую пепельницу из оптического стекла, стоящую на столе Дорона.

— Надеюсь, Гард, — сказал Дорон, — мне не придётся тратить время на разъяснения?

В другом состоянии Гард после такого провала немедленно поспешил бы сказать «нет». Но сейчас он был отнюдь не уверен, что сможет встать и, не пошатываясь, выйти.

— Прикажете ли продолжать розыск Чвиза? — тусклым голосом спросил он.

Дорон сделал брезгливое движение рукой:

— Мы никого не принуждаем работать насильно. Тем более таких… блаженных. Но между тем розыском профессора Чвиза («Или его трупа», — подумал про себя Гард) займусь я, вам это дело не по зубам. Полагаю, расследование автомобильной аварии, приведшей к смерти Кербера, уже закончено?

— Ещё нет, — сказал Гард и, подумав, добавил: — Но уже ясно, что авария произошла из-за тормозов. Или чего-то в этом роде, не помню подробностей.

— Тормоза, руль или баллоны — это неважно, — тихо сказал Дорон.

Он опустился в кресло, как-то весь обмякнув, отяжелев. Крахмальная рубашка пузырём вздулась на его груди. Теперь он выглядел утомлённым, под глазами набрякли мешки, и Гард с удивлением подумал, что ведь и Дорон — человек, что и ему эта история стоила нервов. Каких ещё, наверное…

— Да, — продолжал Дорон задумчиво, как бы отвечая своим мыслям. — Если взвесить, то эта глупая авария даже к лучшему. Кербер… — Глаза Дорона на мгновение затуманили какие-то воспоминания. — Кербер… Прямолинейный дурак, вырвавшийся из-под контроля. На таких примерах я всё более убеждаюсь, сколь нужна людям мораль. Не эта дряблая, ветхозаветная, а наша, новая, разумная. Сегодня ночью я думал, что было бы, если бы установка попала в руки керберов. Людей без принципов и здравого смысла. Они способны разрушать, только разрушать.

Гард успел полностью прийти в себя, и в нём теперь боролись два желания. Уйти побыстрей — первое, и узнать, какова же мораль и каковы принципы самого генерала, — второе. Но внезапно он поймал себя на контрвопросе: «А каковы же мои собственные принципы?» И у него осталось только одно желание — уйти.

— Разрешите идти? — сказал Гард.

Дорон с недоумением посмотрел на инспектора, словно не понимая, кто же это осмелился перебить ход его мыслей.

— Да, — резко сказал он.

Дорон снова был самим собой. Жёстким, непроницаемым — каменной глыбой мускулов и бесстрастных нервов.

— И вот что, — услышал инспектор, уже стоя в дверях. — Слишком много людей оказались посвящёнными в секрет существования установки. Если вы в ком-нибудь сомневаетесь, скажите это сейчас.

Гард с трудом заставил себя обернуться.

— Нет, генерал, я ни в ком не сомневаюсь.

— Посмотрим, — многозначительно сказал Дорон.

«Надо немедленно предупредить Честера», — решил Гард. После такого заявления Дорона любое слово, ненароком обронённое журналистом, могло дорого обойтись им обоим.

Он не рискнул позвонить Фреду домой: линию уже могли прослушивать. Оставалось побывать в тех кафе, где в это время дня мог оказаться Честер.

Улицы были полны машин, всё кипело и торопилось, словно люди только и заботились о том, чтобы поспеть куда-то вовремя, обогнать кого-то на доли секунды или на доли дюйма. Распахнутые двери универсальных магазинов жадно заглатывали прохожих: близился День Свободы, и каждый спешил купить подарки своим близким, своим любимым, кого считал единственными и неповторимыми, но с кого, как с книжных матриц, можно было печатать, оказывается, бесчисленные копии.

Радиаторы автомобилей сверкали на солнце лучезарными металлическими улыбками, пучки света, отброшенные ветровыми стёклами, перемигивались с окнами, хлопали полотнища уже вывешенных флагов. Машины катились ряд к ряду — поток слева, поток справа, и пешеходы на тротуарах тоже двигались строем: поток у стен — направо, поток у бровки — налево, и всё замирало, повинуясь жезлу регулировщика, словно вдруг стопорился механизм огромной машины, чтобы минуту спустя снова прийти в движение, в перемалывающий бег, нескончаемый и шумный. И тщетно песчинка — автомобиль Гарда — пыталась вырваться, уйти вперёд; её затирали, на неё шипели тормозами. И никому не было дела, куда спешит этот человек за рулём, почему он хватается за сердце, отчего он бормочет проклятия.

Но Гарду повезло. В третьем по счёту кафе ещё с улицы он увидел за зеркальным окном голову репортёра.

В кафе оказалось пусто и прохладно, в углу за столиком — намётанный взгляд Гарда определил это сразу — не было хмурого соглядатая с развёрнутой газетой. Фред допивал молоко.

— А! — обрадовался он, завидя Гарда. — Я начинаю верить, что в один прекрасный день ко мне постучится английская королева. Что-нибудь сенсационное?

— Забудь, старина, что у тебя есть голосовые связки, и перейди на чревовещание, — сказал Гард и как ни в чём не бывало кивнул бармену: — Четыре двойных виски.

— Ого! Такого за тобой давно не замечалось, Дэвид.

— Мне с некоторых пор кажется, что только пьяный может быть счастлив в этом мире.

Честер даже поперхнулся молоком. Машинально он потянулся за сигаретой.

— Что стряслось?

— Ничего особенного, если все эти дни ты держал язык приклеенным.

— Ну знаешь! — Честер искренне обиделся. — Я хоть раз…

— А теперь и полраза нельзя. — Гард наклонился к Честеру. — Кербера убрали люди Дорона.

Легко скользя по паркету, подскочил бармен с двумя стаканами виски. Лицо Честера медленно бледнело.

— Ну? — сказал он, когда бармен исчез. Он пытался закурить, но кончик сигареты никак не желал попасть в язычок пламени зажигалки.

Пока Гард пересказывал содержание разговора с Дороном, Честер — и это обеспокоило инспектора — всё более успокаивался. Скоро он стал совершенно спокойным, слишком спокойным, будто зритель на чужих похоронах.

— Ты всё понял? — счёл нужным переспросить Гард.

— Нет. — Честер упёр локти в стол, и это движение открыло Гарду, что именно придавало Фреду торжественно-спокойный вид: полная неподвижность лица. — Нет, я многого не понял, — продолжал Честер, в упор глядя на инспектора. — Как Дорон догадался, что Кербер его предал, и откуда он узнал о моих телеграммах?

— Зачем это тебе знать?

— Затем, что, когда тебе или всем нам грозит удав, не мешает получше узнать его повадки.

— Осторожней, Фред. — Гард украдкой массировал плечо: не переставая, ныло сердце. — Как Дорон узнал о Кербере и телеграммах? Это же ясно. Или мой доклад о связи Кербера с Луизой заронил в Дороне подозрение, или он сомневался в нём уже и раньше. Так или иначе, к Керберу был на всякий случай прицеплен «хвост». Не исключено также, что у него на квартире поставили парочку электронных «ушей» и «глаз»… Наконец, доложить Дорону о телеграммах мог Таратура, — не исключено, что он перекуплен Дороном, ведь ты не хуже меня знаешь, что в этом мире всё продаётся и покупается… Вот так и появился на вашем свидании чёрный «мерседес» из ведомства Дорона. А генерал ничем не рисковал, он отлично понимал, что если документы украл Кербер, то он не смоется сию же минуту. Кербер же был уверен, что улик против него нет. Бежать немедленно — значит выдать себя, а это верная смерть. Дорон достанет его на другом конце земли. Проще выждать, пока всё утрясётся, уехать в отпуск за границу, тайно встретиться с кем нужно. А потом… Потом ему уже ничего не было бы страшно, так как он оказался бы под защитой какого-нибудь другого Дорона. Расчёт точный. Но тут, как выстрел, твоя телеграмма, которая спутала Керберу планы и помешала спокойно добраться до безопасного места. Затем «встреча», странный побег… Дорону надо было быть круглым идиотом, чтобы не догадаться об истинных намерениях Кербера. И всё. Пустынное шоссе, дорога внезапно загорожена, удар о столб, дверцы настежь, папка с документами выхвачена из рук мертвеца. Чистая работа.