— Шакал! Шакал! — кричал он и уже злости своей не скрывал.
Он вскочил на ноги, чтобы я видел во всей красоте его новенькие джинсы: фирмак, «врангеля»! Но я делал вид, что не замечаю их, хоть Мишенька выставлял то одну ногу, то другую, только что не сказал: «Присмотрись-ка!» Но я и тогда бы не заметил: я несимпатичным людям такой радости не доставляю.
— Послушай, шакал, — сказал Мишенька, — я же знаю, у тебя есть две жвачки. Дай их мне и бери марку.
Я понимал, в чем дело: когда человек в таких джинсах, настоящей итальянской жвачке цены нет. Входишь в класс, здороваешься со всеми за руку, а потом на виду у всех достаешь жвачку с таким видом, будто у тебя их полный карман, разворачиваешь и суешь за щеку. В общем, Мишенька уже прямо-таки умолял меня. А жвачку мою в это время жевала Танюшка.
— Не канючь, кутя, — сказал я. — Жвачки у меня здесь, в портфеле, но ты их не получишь… Одну еще могу дать…
Он подхватил портфель, обругал меня еще раз шакалом и пошел. Я знал, что дальше будет, и быстро подобрал ссохшуюся грудку земли. Когда Мишенька нагнулся, чтоб и себе подобрать, я в него запустил — очень метко, за ворот рубашки попало, — а сам отскочил вовремя. Быстроглазого не проведешь!
Я был зол на себя. Что же произойдет, если каждый будет раздаривать жвачки, которые ему самому нужны? Удручающая картина представилась мне: энергичные, деятельные люди, наподобие меня, ходят по городу и раздают жвачки всяким беспомощным, которые сами достать не в состоянии, и эти беспомощные сейчас же запихивают жвачки в рот и жуют, бесстыжие! Такая нелепость потрясала. И ведь не в первый раз я свое отдаю, сам себя в дураках оставляю.
Но как с этим бороться, если случаются в моей жизни минуты, когда я не Дербервиль, не Быстроглазый, а кто-то другой, загадочный для себя самого? Мне начинает казаться, что живу я то ли в сказке, то ли в фантастической истории братьев Стругацких, а уж в этих историях чего люди не вытворяют!
Однажды в таком состоянии я обзавелся живой мечтой, которой с тех пор порядочно уделил забот и средств.
Шел я как-то по городу и увидел в сквере на скамейке девушку. Девушка была необыкновенной: посмотришь на нее — и досада берет, что к тебе она никакого отношения не имеет, живет в другом доме, разговаривает каждый день не с тобой, а с другими, и ты тут ничего поделать не можешь, потому что таково расположение людей на планете. Вон карамельками лакомится, а с тобой не поделится. И тут на меня в первый раз накатило: защипало в глазах, как будто что-то теплое пролилось в груди и стало растекаться, я, помнится, часто задышал, стал озираться — и я не узнал города: кто-то уже преобразил его, братья Стругацкие или Рэй Бредбери. Дудел в ручонке у малыша резиновый шарик «уйди-уйди!», дребезжал старенький автобус, везя людей прямо в приключение, каких на земле не бывает; каждый человек на улице знал, что если не через полчаса, то уж через час обязательно что-то необычное с ним произойдет, и я понимал: нужно только немного постараться, чтобы мечта и жизнь в одно соединились. Я начал действовать.
— Не помешаю? — спросил я девушку и сел рядом с ней.
— Сиди, — сказала она безразлично.
— Давайте поговорим, — сказал я. — Когда люди рядом сидят и молчат это, знаете ли, нехорошо: неуважение к личности. Угостите-ка конфеткой не разоритесь.
Она угостила, но стала настороженно поглядывать на меня. «Странный мальчик!» — вот что ей думалось, ручаюсь. Она единственная во всем городе не поняла еще, что ее ждет событие, какое на земле редко случается. Но я-то знал, что даже очень и стараться не придется: все само собой выйдет. Вот только нужно, чтобы и она поняла.
— Да вы не беспокойтесь, я просто так, — сказал я. — Вы вон какая, а мне всего двенадцать — что может получиться? Я для тренировки.
Она расхохоталась и после этого уже сама стала мне протягивать кулек с карамельками — поняла!
Теперь оставалось только ждать. Я был уверен: недолго. Так что я не удивился, когда заметил, что из того самого автобуса, который недавно продребезжал по мостовой, а теперь в противоположную сторону ехал, настойчиво смотрит на нас человек: блеснули очки — и солнечный зайчик шмыгнул по ее глазам и по моей шевелюре. Автобус задержался у остановки и потрусил дальше, тогда стало видно, что врач (и как, скажите, я догадался, что это врач?) уже стоит на тротуаре, — зайчик уже поигрывал у нее на лбу, на глазах, и она щурилась.
— Он что, нарочно? — спросила она меня так робко и взволнованно, что я понял: она тоже догадывается — это тот, кого мы ждем.
Он стоял уже в десяти шагах, ближе подойти не решался. Мне оставалось только немного ему помочь.
— Садитесь, чего уж там! — крикнул я и показал рукой рядом с собой. Он подошел и сел.
— На одну минуту, — сказал он и быстро взглянул на девушку так, как будто это запрещено.
Трудно ему это далось — три слова и взгляд. Он отдохнул и проговорил еще несколько слов:
— Поймите меня правильно: едешь по городу, смотришь в окно — и вдруг екает в груди, и чувствуешь, что мимо проехать ты не в состоянии. Клянусь, я не приставала!
Опять ему нужно было передохнуть. Она тоже молчала; положила кулечек с карамельками на колени, руки на груди скрестила и стала смотреть с таким вот видом: «Ну и сидите, мне-то что?»
Он пробормотал, что работает врачом на «скорой помощи», что ему пора на дежурство, а он вот сидит. Она пожала плечами: что же вы так?
— Не могу уйти, — сказал он.
Она улыбнулась, а я кивнул. Я это понимал: уйдешь — и все, больше не увидишь. Никогда! Страшно подумать! Другому достанется только потому, что другому кто-то сказал: «Позвольте вам представить мою большую приятельницу».
Нет, настоящий человек с таким примириться не может!
— Скажите мне, где вас можно найти?
— Послушайте, — сказала она, — не тратьте время. Я так не могу!
Она расстроилась, что не умеет знакомиться. Странный человек! Надо было постараться, а не расстраиваться. Но ведь люди всякие бывают.
— Номер телефона какой-нибудь, — сказал он. — Подруги вашей, если у вас телефона нет.
Она молчала. Я таких людей не понимаю! Я же видел: она не прочь познакомиться с врачом, только ей хотелось, чтоб всю работу делал он один.
— Так нельзя, — подправил я опять чуть-чуть. — Это не честно.
Она только глазами повела в мою сторону, взяла в одну руку кулек с карамельками, другой открыла сумочку и переложила ее со скамейки на колени. Она положила кулек с карамельками в сумочку, только сумочку она не закрыла, сумочка — уж не знаю, как это вышло, — оказалась на асфальте, все из нее вывалилось: зеркальце, расческа, записная книжка, ручка, носовой платок и… студенческий билет. Врач помог ей все это собрать. Студенческий билет он раскрыл, почитал и сказал:
— Спасибо. Теперь я знаю все, что мне нужно. Я приду.
Вот как она ему сообщила и как ее зовут и где искать. Таких хитрюг мне не приходилось еще встречать.
— Советую вам отнестись к этому серьезно, — сказал я, когда врач ушел. — Пропустишь случай — всю жизнь жалеть будешь.
— Ты что, — спросила она, — амур на охоте?
Она положила мне на колени кулечек с карамельками и ушла. Мне было жаль, что уже все кончилось: сам намечтал! И как здорово! Хотелось, чтоб они поженились. Но как я узнаю об этом? Скоро я понял: то, что ты намечтал, никогда от тебя не отвяжется. О том, чтоб они поженились, я мечтал без конца. (Очень жаль, что я не сообразил им в это время намечтать квартиру.) Однажды я набрал «03» и спросил женщину, которая принимает вызовы, не знает ли она, женился ли уже их врач, который в очках, молодой такой. Ну и выругала меня женщина! Я часа два после этого к телефону боялся подойти.
Много раз мне мерещилось, будто я их вижу идущими по улице. Как-то в сумерки они появились передо мной, как волшебники в фильме, как будто из вечернего воздуха соткались. Он был все в тех же очках, но в другом костюме; она тоже была одета по-другому. Но я столько раз ошибался, что решил как следует проверить. Я несколько раз забегал вперед и смотрел на них, потом отставал. Они остановились у автомата выпить газировки, я тоже сунулся со своей монетой. Я так на них пялился, что только с третьего раза в щелку попал.
