«Кто мог ко мне прийти? — прикидывал Тарас. — Неужто Юля? Только вряд ли она сюда придёт. Замуж вышла. Вышла то вышла, а скажи слово — и прибежит. Наверное, она пожаловала. Татьяна ведь не придёт».
Спустившись вниз, он увидел мать. Она была в голубом костюме, волосы уложены. Выглядела как-то молодо. Мать порывисто бросилась к нему:
— Сынок!
Прижалась головой к широкой груди Тараса, словно пыталась прислушаться к биению его сердца. Тарас даже растерялся. А когда чуть отступил от неё, в глазах матери увидел слёзы.
— Неужели дома, сынок, тебе худо было, что ты пошёл в общежитие? Ещё свяжешься с какой-нибудь шпаной.
— Какой шпаной? В комнате замечательные парни!
— А не пьют?
— У вас в глазах — все пьяницы!
— Ну слава богу, что хорошие попались.
Они вышли из общежития и направились в скверик, где стояли скамейки и можно было поговорить спокойно. Мать надеялась вернуть сына. Тарас догадывался, что об этом будет вестись речь.
— Сынок, а может, вернёшься домой? Ведь мы не только для себя старались — и для тебя, своими мозолями добро наживали. Все тебе останется, и дом тебе отпишем. Вот я денег с собой прихватила для тебя. Положи на книжку.
— Спрячьте деньги, — нахмурился Тарас, и глаза его погасли. — Я сам уже неплохо зарабатываю, и не надо мне никакого богатства. А мотоцикл я раздумал покупать. Мама, мне надоело слышать: деньги, деньги, деньги! Не только в них смысл жизни!
— Зелен ты еще, сынок, хоть и армию отслужил. Зелен. Отец твой, хоть и не родной, но для нас старается. Что ж поделаешь, что родной отец умер. Если бы не искалечила война, жил бы еще. Совсем молод… И потом разве мы спекулируем? Свое продаем, мозолями нажитое. Не лодырничаем. Отчим и на заводе, и дома старается.
— Не только своими. Мозоли и у квартирантов вскакивают. Родственницу в мою комнату поселите. Я больше в ваш дом не вернусь…
— Время покажет, сынок! Комнату твою мы занимать не станем, без нее места хватит. Ты еще молодой, несмышленый. И на свет ты смотришь наивно. Такому, как ты, будет трудно на свете жить! Ой трудно!
— Ничего, мать, как-нибудь проживу!
— Тут рубашки, галстук, белье, возьми. Все твое.
Мать подала Тарасу сверток.
— Спасибо! — сказал Тарас.
— Может, еще что надо?
— Все у меня есть.
— Может, за своими любимыми грушами придешь?
А за то, что я негостеприимно приняла начальство, прости, сынок! Кто мог подумать, что то начальник цеха с мастером приходили? Знала бы — грушами, виноградом угостила.
— Да ладно об этом.
«Нет, не вернется сын, — решила мать, возвращаясь домой. — Хорошо, хоть сверток принял. Чего только я не передумала, когда в общежитие шла. Сейчас домой не вернется. Разве только погодя. Поживет, поживет в общежитии, да и придет домой. Все может случиться. Вон у соседа дочка сбежала, даже в другой город куда-то съехала, а вернулась. Так, может, и с сыном. Только перед соседями стыдно. Родной сын из дома ушел».
5
Митинг, посвященный выпуску двухсотдесятитысячного автомобиля, проводился во дворе сборочного цеха. Трибуну соорудили из четырех двенадцатитонных грузовых бортовых автомобилей. А перед трибуной юбиляр — двенадцатитонный самосвал. Было много транспарантов. Гремела музыка.
Вдруг Татьяна увидела с трибуны Алексея. Он стоял с Тарасом и что-то говорил.
«Вернулся уже с Севера, — подумала Татьяна. — А почему он вдруг с Тарасом? Это по какому случаю такое содружество? Работают-то они в разных цехах. Разные профессии. Совсем непонятно. А собственно, какое мне дело до них?»
Откуда-то изнутри, из глубины, поднималось негодование. В озлоблении она даже сжала кулаки.
— Слово предоставляется Татьяне Ивановне Стрижовой — сменному мастеру второго механического цеха. — услышала она ровный голос секретаря парткома.
Это привлекло внимание и Алексея. Он прекратил разговор, устремил свой взгляд на трибуну.
Когда назвали ее фамилию, многие зааплодировали. Татьяна подумала: «Не такая уж я важная птица, чтобы поднимать шум. И Алексей с Тарасом аплодируют и смеются, словно ждут какого-то подвоха. К чему смех?»
Татьяна подошла к микрофону и обвела взглядом людей, заполнивших огромный двор цеха. Тысячи рабочих. «Хорошо, что набросала текст выступления, а то можно и растеряться».
«Товарищи!» — начала она, и голос ее зазвенел, как туго натянутая, струна. Алексей даже похолодел от мысли: вдруг у Татьяны не хватит слов и она будет стоять вот так перед всеми и ловить воздух ртом, как выкинутая на берег рыбешка? Он даже покосился на соседей: уж не смеются ли. Но все смотрели на нее с серьезными лицами. Однако совсем напрасно он опасался. Голос ее окреп, и Татьяна стала говорить уверенно, четко. Она говорила о людях своей смены, которые трудятся над выпуском деталей для автомобиля.
— Смотри, оратор, — сказал Тарас и ушел.
Алексей слушал и не мог прийти в себя от изумления.
«Толково, смело! Откуда у нее берется все это! Вот тебе и девчонка! Настоящий оратор!»
— У нее замечательная смена! — услышал сзади Алексей. — Отсюда и красноречие.
— Хорошо поэту иметь свою газету! — возразил молодой голос. — Дочка главного инженера.
— Не скажи, отец за нее не работает! С токаря начала девушка, — обиделся первый голос.
Перепалка стихла.
Татьяна, как только закончила выступление, следила за Алексеем. Стоит один. А где же Тарас? Жанны тоже не видно.
«Да она же в командировке, — вспомнила Татьяна, — а то, наверное, прибежала бы. Гляди, Тарас уже в обществе Юли. Вот бесстыдница. И куда только смотрит муж?.. Что он нашел в этой Жанне? А может, есть в ней что-то такое, чем я обделена? Да ну их! Стоит убиваться!» — так подумала, а на душе было тяжело.
Митинг заканчивался.
Татьяна медленно спустилась по ступенькам с грузовика. Решила уйти незамеченной.
— Татьяна Ивановна! Здравствуйте! — сказал кто-то сзади довольно громко.
«Алексей. Уйти? Не оборачиваться? Нет, посмотрю в его глаза».
— Здравствуйте, Татьяна Ивановна!
Алексей даже протянул руку, но она повисла в воздухе.
«Обиделась, что с Тарасом разговаривал во время ее выступления», — подумал Алексей.
— Вы на меня сердитесь?
— Я ненавижу вас! Всей душой ненавижу!..
Повернулась и ушла.
— Татьяна Ивановна! Татьяна! В чем дело?
Не обернулась, ускорила шаг, почти побежала.
«Что с ней? — недоумевал Алексеи. — Да, с характером девушка! Подумаешь, перекинулся несколькими словами с футболистом. А может, Тарас ее обидел? А вообще-то, что я знаю о ней? Мастер смены. Дочь главного инженера завода. Красивая. Ну и что ж, что красивая? Надо еще иметь и красивую душу. Человеком быть. А мне-то она нравилась. Да что там правилась, влюбился по самые уши! Собирался объясниться. Вот и объяснился! Эх, ты, Алексей, Алексей! Драть тебя за уши, да некому!»
6
Стрижов волновался. Сейчас откроется дверь — и в кабинет войдет не просто ершистый инженер, а его сын. Его плоть, продолжатель рода Стрижовых. Только почему он на фамилии матери? Может, Анастасия догадывалась, что отец живой и затея с утопленником — ложь. Поэтому на свою фамилию и записала. Может, еще и пособие как мать-одиночка получала?
Не отложить ли эту встречу? И сои плохой снился. О войне. Нет, нет, с испытанием «Сибиряка» медлить нельзя.
Он вспомнил атмосферу в министерстве, когда ему прямо сказали, что он не справляется. Теперь, правда, министр новый. И мнение о нем может измениться. На заводе-то он справлялся. Главным инженером назначили. Его бы и раньше назначили, но в министерстве кому-то не нравилось его назначение. Машина «Сибиряк» взбодрила его. Вот где мог себя показать. И он возглавил это дело, зачастую давая распоряжения, минуя главного конструктора.
«Главный конструктор Найдорф был в силе пятнадцать-двадцать лет назад, — размышлял Стрижов. — А сейчас он дряхлый старик и на него полагаться нельзя».
