Дортмундер и Мэй были сконфужены, Чонси посмотрел пренебрежительно на Келпа, а Зейн произнес:

 – Если он скажет, хотя бы еще одно слово – я застрелю его прямо здесь. Будьте уверены.

Келп выглядел обиженным и недооцененным, но все же решил придержать язык за зубами.

Чонси вновь обратился к Дортмундеру:

 – Вся эта история очень меня раздражает, а теперь стало еще хуже, – сказал он. – Произошло еще одно важное событие.

Дортмундер осторожно поинтересовался:

 – О, да?

 – Картина вновь появилась, но только в Шотландии и с «подлинной родословной». Они утверждают, что она находится в семье уже более чем сто пятьдесят лет.

 – Значит, это не твоя картина, – предположил Дортмундер.

 – Три эксперта в Лондоне, – сказал ему Чонси, – подтвердили ее оригинальность. Она выставляется на аукционе Parkeby-South в сентябре и предполагают, что сумма от продажи превысит двести тысяч фунтов, – продолжал Чонси и слабый трепет в голосе выдавал поддельное спокойствие. – Эксперты сошлись во мнении: картина действительно находилась в Шотландии последние сто пятьдесят лет. Моя страховая компания теперь выдвигает обвинения против меня. Они уверены, что у меня была украдена лишь копия, и они подали в суд, чтобы вернуть свои деньги обратно.

 – О, – только и ответил Дортмундер.

Интересно, а это подергивание щеки Чонси означает гнев?

 – Возможно, шотландская картина в действительности моя, – сказал он, – а ее родословная фальшивая. С другой стороны, возможно, что Винбис создал два идентичных произведения и оба являются оригинальными. Такое, как известно, случалось прежде, и этот аргумент я попытаюсь использовать для своей защиты в суде, но в любом случае это ни в коей мере не повлияет на нашу ситуацию. Ты взял мои деньги, ты взял мою картину и ты заставил мою страховую компанию возбудить судебный процесс против меня, – Чонси сделал глубокий вздох, взял себя в руки и продолжил. – Это была моя история. Теперь твоя очередь, расскажи-ка мне, для чего тебе понадобилась эта копия, а после Лео пристрелит тебя и я смогу пойти домой.

Дортмундер нахмурился, и, казалось, в повисшей тишине он услышал слабый звук волынки. – Шотландия, – сказал он задумчиво, и перед глазами мелькнула картина из прошлого с дерущимися мужчинами в клетчатых юбках.

 – Забудь о Шотландии, – Чонси снова ткнул пальцем в подделку Покьюлея. – Вот, что меня на данный момент интересует.

Дортмундер вздохнул и сказал:

 – Садись, Чонси, и хотя это противоречит моим принципам, я думаю, что мне все же придется рассказать тебе правду.

 – И это правда… – такими словами Дортмундер закончил свой рассказ.

 – Боже мой, это звучит как… – произнес Чонси, откинувшись на диван и качая головой. Он единственный сидел. Зейн стоял неподалеку двери, нем как могила, а Дортмундер, Келп и Мэй находились напротив него.

Дортмундер рассказал всю историю сам, но теперь Келп решил вмешаться и с нервным блеском в глазах, как у Зейна, он произнес:

 – Дело в том, г-н Чонси, это не был ошибкой Дортмундера. Он тогда сидел в шахте лифта, когда мы потеряли картину, и, если бы он тогда был рядом, этот досадный инцидент никогда бы не произошел. Вы хотите знать, чья же это вина? Того, кто воспользовался тогда лифтом.

Чонси задал вопрос Дортмундеру:

 – Почему ты не сказал мне об этом раньше?

Дортмундер посмотрел на него, но ничего не ответил.

Чонси согласно кивнул:

 – Ты прав, – и взглянув еще раз на копию картины висевшей на стене, произнес. – Она выглядит довольно правдоподобно, я должен признать это. Твой друг очень и очень хорошо поработал.

 – Возможно, ты захотел бы взглянуть и на его другие шедевры, – предложил Дортмундер. – Я могу познакомить тебя с этим парнем. Его зовут Покьюлей.

Чонси «проткнул» Дортмундера острым взглядом и покачал головой. Поднявшись на ноги, он продолжил:

 – Мне очень жаль. Я знаю, что ты пытаешься исправить ситуацию и возможно ты просто жертва обстоятельств, но дело в том, что дела обстоят ужасно. Я никогда не смогу смотреть на свое отображение в зеркале, если сейчас возьму и пущу все на самотек, – он выглядел немного смущенным, но уверенным в своем решении. – Ты старался. Я не хочу здесь находиться, когда все произойдет, – и, обращаясь к Зейну, сказал: – Подожди минуту – две после моего ухода.

И Чонси направился к выходу, переступая через ряд чемоданов и корзин.

 – Ээээ… – произнес Дортмундер, – подожди минутку.

Чонси остановился, бросил взгляд поверх плеча, но было видно, что мыслями он витает уже далеко отсюда. Даже его голос, казалось, исходит издалека:

 – Да?

 – Я мог бы, эээ… – Дортмундер развел руки, пожимая плечами, – у меня есть идея.

Ян Macdough (произноситься Макдуф и никакого отношения не имеет к другу Макбета) был счастливым человеком. Он не был известным, но мог быть популярным. Он был беден, но мог быть богат. Он был упрямым деревенским жителем, выполняющим функции семейного пастора возле Инвернесса, а мог быть лондонским денди. Прямолинейный, сердечный, рыжеволосый и веснушчатый крепкий мужчина около сорока лет, Ян Макдуф был счастливым человеком и он хотел, что бы весь мир знал об этом.

 – Принеси нам еще одну бутылку «Teacher», – сказал он своему камердинеру в Савойе, хотя еще было обеденное время, – а также небольшой стаканчик для тебя.

 – Спасибо, г-н Макду, – ответил ему лакей, который был португальцем или итальяшкой или другим несчастным смуглокожим, – но мне нельзя пить на работе. Я принесу вам бутылку.

 – Макдуф, – поправил его Макдоу. Ему не нравились люди, которые отказывались пить с ним, а также те, кто неправильно произносил его имя. Большинство людей, которых он встречал до сих пор в Лондоне, готовы были пить с ним, но очень немногие могли вот так сразу, без подготовки назвать правильно его имя. Действительно Макду. На севере, в Грампианс все знали его имя.

 – Мик-Дафф, – согласился житель Средиземноморья и, уходя, поклонился.

Ну, чего можно ожидать от иностранца? Ничто и никто не мог испортить настроения Макдоу в течение этих долгих дней. И пока он ожидал свой заказ, он стоял и улыбался в своей гостиной, окна которой выходили на Темзу, а теперь блестели и сверкали в лучах летнего солнца.

Лондон. В другом месте, возможно, все дороги и ведут в Рим, но все дороги на Британских островах направлялись именно в Лондон. (Что является одной из причин запутанных транспортных потоков). Шотландец, валлиец или ольстерец мог, сидя дома, погрузиться в темные тяжелые раздумья об Англии, которая часто терпела издевательства со стороны Соединенного Королевства, и когда он думал о городе, настоящем городе, то это были не Эдинбург или Кардифф или Белфаст, а именно Лондон. Ему очень повезло, что он может стоять у окна большого отеля в одном из королевских городов и улыбаться летнему солнцу.

Зазвонил телефон. Звонил Лондон. Улыбка все еще освещала его румяное лицо, когда Макдоу отвернулся от окна взял трубку и произнёс:

 – Слушаю

Мужской голос с сильным английским акцентом, один из тех голосов, в котором голосовые связки сильно приглушают каждое слово, прежде чем позволить ему вырваться на волю, произнес:

 – Господин Макдоу?

 – Макдуф, – поправил Макдоу. Ошибка в имени, вкупе с акцентом человека, получившего образование в государственной школе, было предостаточно, чтобы улыбка полностью исчезла с его лица.

 – Мне очень жаль, это Лимери из Parkeby-South.

После услышанного, улыбка Макдоу не только снова вернулась не прежнее место, но и усилилась:

 – Ах, да, – ответил он. – Они не проинформировали, что вы свяжетесь со мной.

 – Возможно, мы могли бы увидеться сегодня? В четыре будет удобно?

 – Конечно.

 – Тогда хорошо. Просто спросите обо мне в кассе.