«Холодный песок прибалтийский…» Холодный песок прибалтийский Замешан на талом снегу, Как хочется мне проболтаться! А вот не могу, не могу. Ангиной во мне наболели, И стали как-будто сродни Последние числа апреля И первые майские дни. Над льдистой разрухой залива, Норд-весту попав на прицел, Стою, бормочу торопливо, Что к месту сказать не сумел. Мне больше не сладить с гортанью, Как скоро меня извели! И вот я причислен к молчанью Холодной и дерзкой земли. «Тревожная осень, над городом свист…» Тревожная осень, над городом свист, Летает, летает желтеющий лист. И я подымаю лицо за листом, Он медлит, летя перед самым лицом. Воздушный гимнаст на трапеции сна, О, как мне ужасна твоя желтизна. Посмертный, последний, оберточный цвет. — Что было, то было, теперь его нет, — Ты в этом уверен, поспешно летя, Воздушное, злое, пустое дитя. Но я говорю перед самой зимой: — Что делать — таков распорядок земной. Четыре сезона, двенадцать часов — Таков зодиак, распорядок таков. Пусть стрелка уходит, стоит циферблат, Его неподвижность лишь учетверят Четыре сезона, двенадцать часов. Не бойся вращенья минут и миров. Прижмись, прислонись к неподвижной оси. Терпенья и зренья у неба проси, — Себе говорю я… «Под северным небом яснее всего…» Под северным небом яснее всего, Что нету совсем ничего. Ничего. ВЗГЛЯД С КРЫЛЬЦА ДОМА ПОЭТА В СЕЛЕ МИХАЙЛОВСКОМ Крыльцо елозит под ногой — обледенело, А мне приплясывать, скользить — забава, Однако все же посмотри налево, И прямо тоже, и потом направо. Там за рекой поля — края снега, Лес первый, лес второй, лес третий — Такая тихость, глубина, нега, Какую никогда, нигде не встретить. А дальше что? Пойдет тайга, чащи, алтайский брег или чухонский омут. Но даже конь и аппарат летящий Преодолеть пространство это могут. А дальше что? Стоит сырой Лондон, Зеленый лавр венчает путь к Риму. Среди холмов латинских торф болотный, Столь не похожий на родную глину. А тут снега идут — сугроб до неба. А наметет еще — дойдет до бога. И жизнь тиха — от кабинета Вся умещается — и до порога. Когда метель стучит, как дождь с громом, А жар от печек, что тоска, угарен, Сидит и цедит кипяток с ромом В селе Михайловском его барин. ТАРУСА
Пустая гостиница стонет: Мой номер велик и дощат, И слышно бывает спросонья, Когда половицы трещат. Стоит бесконечная осень Над медленной русской рекой, И веет теплом кисло-сладким, И тянет прохладой грибной. А жирный чугун сковородки, Косое хмельное стекло, Душистая шерсть одеяла И днем увлекают в постель. Зато, когда выйдешь под вечер, Холодного пива хлебнешь И сядешь над бойкой водою, С размаха побрызгав в лицо. Тогда безутешная ясность Встает, как ночная заря, — Как славно пожить здесь до смерти, Но тут оставаться нельзя. Должно еще что-то случиться, А что, разберемся потом. Граница, гробница, грибница — Мерещатся ночью слова. БРАТЬЯМ ЧИЛАДЗЕ Кутеж над озером. Вечерняя прохлада. Два гитариста пробуют струну. Несут цыплят, и жирная бумага Под шашлыком скоробилась в длину. Вода и горы — вас совсем не видно, Но ясно: где-то вы недалеко. И чудно так от сердца отлегло, И стало так свободно и невинно! Да, что там говорить — я просто пьян, Меня волна отравленная тянет. Но это ничего — я, гидроплан, Взлечу, когда дыханья недостанет. Перемешаю мясо и чеснок, Вино и соус, зелень и стаканы. О, Господи, как их не валят с ног Литровые пустые истуканы? Иссохший сад дремучего стекла, Ты разорен, но я в тебе блуждаю, Я заплутал и около стола Хозяев, как умею, ублажаю. «Хотите-ка, ребята, я спляшу, Хотите — выпью? Ну, какая малость! Да что вы? Никуда я не спешу! Куда спешить? Машина поломалась! Я рад! Я раньше где-то вас встречал, Вы оказали важную услугу В начале. Да, начале всех начал, Соединив свиданье и разлуку». «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» Теперь спеши. Душа на все готова. Я слышу крик полночного орла — Последнее напутственное слово. |
