«Мутно марево. Дали нечетки…» Мутно марево. Дали нечетки, за вагоном глухие снега. Но великое зренье ночевки покидаю, стою у окна. Фонари неприкаянных станций, неприступные тени лесов отлетают, как души в пространстве, набегают, как стрелки часов. И чем дальше, тем большую ясность открывает последняя даль — никогда не проходит опасность, никуда не уходит печаль. Все, что есть между тьмою и тьмою, — только зрение, только окно, и оно неразлучно с тобою, но тебе под залог вручено. И уже не вернешь, не расторгнешь, погибая в экспрессе ночном; обрывая под пломбою тормоз, ты останешься перед окном. Я покинул чужие святыни и последние крохи свои, чтобы видеть глазами пустыми обе стороны у колеи. «Младенчество. Адмиралтейство…» Младенчество. Адмиралтейство. Мои печали утолив, не расхлебаю дармоедства всех слов моих у снов твоих. Вот с обтекаемых ступеней гляжу на дальние мосты, — там движется вагон степенный, назначенный меня спасти. Возить к раздвоенному дому, сосватать женщине седой, пока позору молодому стоять за утренней слюдой. Он выследил: нас арестуют за бессердечие и жар, в постыдных позах зарисуют, отпустят, как воздушный шар. Ударившись о подворотню, он снова выдаст нас, беда! Лови меня за отвороты, тебе в постель, а мне куда? Согласным берегом куда мне, рассветной этой чистотой, буксир развесил лоскутами знак бесконечности с тобой. Как будто плот органных бревен, тая дыхание, поплыл — со всем, что было, вровень, вровень, все подбирая, что любил. БЕРЕГОВАЯ ПОЛОСА КАТОК «СПАРТАК» На памятном бульваре Прекрасный холодок. Зима уже в ударе, Опять открыт каток. За полчаса стемнеет, Фонарики зажгут. Сильнее сатанеет Спартаковский лоскут. На поле темно-красном светла диагональ. И было все напрасным — Но только это жаль. НА СТАРЫХ УЛИЦАХ
На старых улицах никто тебя не знает, Международный [5] чист и нелюдим. Толпа безмолвная с автобуса слезает, и ты один. Сверни к Плеханову, а хочешь — на Сенную, пойди к Гороховой, а лучше сразу в Буфф. Скажи тихонечко: «Я больше не ревную» на пальцы помертвелые подув. Все так же целится шрапнелью батарея и снится Менделееву табло, все неразборчиво и все-таки светлее, чем запотевшее стекло. О, родина моя, не узнаешь, не знаешь. И все-таки я твой. Совсем темно. Но напоследок вдруг зовешь и утешаешь тем, что засветится окно. И кто-то подойдет, и тронет занавеску, и поглядит, не видя ничего, как на Фонтанке мальчик тянет леску, пустую леску — только и всего. БАЛКОН — Домой, домой! — Не так-то просто От Автова до Льва Толстого. Но оставаться слишком поздно, А ночевать — не та основа У отношений. Значит, утром — Упреки или перебранка… И будут несусветным чудом Простые слезы без припадка. Но позолочена пилюля, Сегодня пятое июля, Полтретьего на циферблате — Сие считается рассветом. Остаться? Нет, чего же ради? Такси случается и в этом, Пустынном и глухом квадрате. ……………………………… Через Фонтанку и Калинкин К реке прикованный цепями; Как бы садовою калиткой И на Садовую. Цепляя Боками Маклина, Сенную, Демидова и Чернышева. На Невском тени врассыпную! — Теперь уж скоро! Хорошо бы! — Темнее крови Инженерный Ждет заговорщиков, как прежде, И вот восходит ежедневный Восход во всей своей надежде. Нева от Ладоги к Балтфлоту Летит, как адмиральский катер, А я уже держу банкноту. Поскольку близок дебаркадер. Причал. На Каменноостровском Стоит мой дом. Балкон огромен. Ребенком, мальчиком, подростком Я здесь бывал. И он построен И для меня. Хотя, возможно, Построен он гораздо раньше. Недаром мой балкон роскошный Две голых держат великанши. «Заснеженный Крылов насупился над басней…» Заснеженный Крылов насупился над басней, а книгу завалил крещенский снегопад. В единственном саду, что может быть опасней, стоять среди зимы, как тридцать лет назад? Такая пустота раскинута в аллеях, и временный надзор решетки над рекой, в единственном саду нет правых, нету левых, куда ни поверни — дойдешь до Моховой. Вернувшись с похорон сварливого провидца, перемешаем спирт с кладбищенской землей, в единственном саду все может повториться, но только не сейчас, а после нас с тобой. Холодные мосты следят за ледоколом, что свежим трауром фарватер проложил, что басней сбудется, что станет протоколом, определит Крылов — он вместе с нами жил. В прапамяти Невы, решетки и мартышки, мы вместе, ни один пока не отличим. Так записал Крылов в своей тяжелой книжке, в единственном саду предстанем перед ним. вернуться Старое название Московского проспекта в Ленинграде. |
