— Худшие предположения оправдались… — не без язвительности начал герцог.

— Что, несомненно, прискорбно, — перебил его ирье Креш. — Но дурные предчувствия, знаете ли, имеют тенденцию сбываться, особенно, если им активно способствовать.

Последние слова были произнесены со значением, и в комнате повисла пауза. Я бы даже сказала: напряженная тишина.

Жаль, мне не видно было лица Аджея, и его эмоции я могла определить только по голосу. Голос был спокоен и ленив, как лесное озеро в жаркий летний полдень.

— Ваши… предположения, — герцог выделил это слово, — подтверждаются фактами?!

Не знаю, чего ожидал однозначно намекающий на заговор Риан, но, прежде чем придать своему лицу выражение искреннего непонимания, улыбнулся он хищно.

— Какие предположения?! Я всего лишь говорил о дурных предчувствиях, и о том, что если усердно им предаваться, можно накликать беду… Вот собственно и все… — он сделал короткую паузу, и неожиданно закончил: — что я хотел вам сообщить. Не смею больше отнимать у вас время. — И, резко развернувшись, стремительно покинул помещение.

Теперь тишина повисла озадаченная. Какое-то время, мы все втроем просто пялились на закрывшуюся за сказавшим гадость и благополучно смывшимся Наблюдателем дверь. Потом Лагри с Аджеем молча переглянулись и повернулись ко мне.

Я же пожала плечами и, по причине не отягощенности вежливостью и соблюдением политических интересов, высказала общую мысль, уложившись в одно непечатное слово…

При взгляде на камердинера принца многие благородные досадливо кривились. Уверена, сморщенное лицо Альберта и тщедушное тело вызывали у холеных дворян жалость, смешанную с презрением, и раздражающую неловкость, какую обычно испытывают к старикам, в глубине души прекрасно понимая, что время не пощадит никого. У меня же старость никогда не вызывала ни отвращения, ни благоговейного трепета.

Да, Альберт был стар, почти лыс, сух, как прошлогодний лист, и придавлен жизнью к земле. Голова его казалось непропорционально большой по отношению к тощей цыплячьей шее и, наверное, тяжелой, так как постоянно тряслась, тоненькие ручки-веточки с желтыми неухоженными ногтями вызывали ассоциации с птичьими лапками, а общим своим видом в профиль слуга напоминал рыболовный крючок. Количество морщин на лице Альберта наводило на мысли, что ему довелось служить не только покойному королю Эдгару, но и его отцу. Однако при всей своей не только предполагаемой, но и сознательно демонстрируемой немощности, я вполне допускала, что камердинер переживет нынешнего наследника престола, и может даже статься — его детей. Альберт был глуховат, подслеповат, нерасторопен и неуклюж, но только тогда, когда это было ему выгодно, потому как пару раз мне случилось стать свидетелем его необыкновенной ловкости, проворства, превосходного слуха и острого зрения.

Поговорить со стариком по душам следовало уже давно, но мне, при моей постоянной занятости, все никак не удавалось подкараулить его в нужное время в нужном месте. Однако если верить пустому коридору и шаркающей впереди фигуре, сегодня удача мне улыбнулась.

— Альберт! — окликнула я.

Сухонькие плечики даже не дрогнули.

Притворяется?! Или занят своими мыслями и действительно не слышит?!

Велико было желание подкрасться сзади и положить руку ему на плечо, но я решила не рисковать, мало ли что. От такого ведь и молодой может начать заикаться.

На всякий случай, громко топая, как лось, я догнала слугу, на подходе начав истерично кашлять, чтоб уж наверняка обратить на себя внимание, но все равно «заметили» меня только тогда, когда я забежала вперед и перегородила коридор.

— Доброго утра, уважаемый офицер, — прокряхтел слуга, щуря на меня выцветшие слезящиеся глаза, отчего казался еще дряхлее обычного: дунь — рассыплется.

Готова поспорить, дед меня узнал, но «идти на контакт» не желал категорически и решил «подурить» в надежде, что я отстану.

Ха! Не на ту напал!

Я оценила предназначенное мне представление по достоинству, а так как настроение у меня после утренних событий было все же отчасти злорадно-приподнятое, чужое лицедейство тут же нашло отклик в моей душе.

В этот момент в конце коридора послышались приближающиеся шаги и оживленные голоса. По сморщенному личику проскользнула едва заметная тень удовлетворения, — старый хрыч однозначно решил прикинуться пеньком и свалить под шумок, когда в коридоре появится народ. Ведь мы находились на хозяйственном этаже, и камердинер был уверен, что появление других слуг помешает мне осуществить свои намерения, какими бы они не были. Но я нарушила его планы.

С громким всхлипом, я рухнула перед слугой на колени и, закрывая одной рукой лицо, а другой крепко уцепившись за его пояс, запричитала:

— Альберт, помоги мне… помоги мне… мне нужна помощь…

И ведь ни словом не солгала!

Альберт остолбенел, — что и понятно, так как я была последней, от кого он мог ожидать подобного поведения, — а потом попытался сбежать. Но сделать это ему, конечно, не удалось — я уже предугадала такой поворот событий и вцепилась в него, как клещ.

Голоса приближались.

— Элисса… Элисса, что вы?!.. Элисса… — громким шепотом затарахтел слуга, «неожиданно» меня узнав. — Элисса, успокойтесь!.. Сюда идут, элисса… Да встаньте же!

Упрямится, особенно, когда так настойчиво просят, я не стала. С видимым трудом поднялась с колен и трагически заявила:

— Мы с принцем были близки…

Расчет мой оказался верным: услышав подобное признание, которое, я уверена, новостью для старого слуги не являлось, но вполне могло стать неожиданностью для приближающихся людей, Альберт уже сам подхватил меня под локоток и стремительно увлек в ближайшее подсобное помещение.

Не знаю, для каких целей предназначалась данная комната, но ею явно не пользовались достаточно давно. Воздух здесь был тяжелый и затхлый, а пол устилал слой пыли толщиной в хорошую ковровую дорожку.

Вот и спрашивается, зачем королям такие хоромы? Чтобы медленно покрывались плесенью?

Альберт протащил меня в самый дальний угол, к закрытому ставнями окну и попытался сгрузить на покосившуюся скамейку, чему я даже будучи «не в себе» категорически воспротивилась, не пожелав пачкать штаны.

— Рассказывай, — распорядился старик и, не скрывая брезгливости, протянул мне свой платок.

Меня так и подмывало ответить, что интересоваться подробностями в его возрасте уже поздновато, но пришлось следовать выбранной роли, и я тоскливо вздохнула:

— А чего рассказывать-то?!..

Предложенным платком, не слишком свежим, кстати, я естественно пренебрегла и вытерла несуществующие слезы рукавом куртки, активно поелозив жестким швом по физиономии, для предания последней необходимого постистерического вида. Не знаю, на сколько в действительности хорошо видит слуга, но для меня здесь было достаточно светло.

— Ты заманила бедного мальчика в постель, — грозно обличил меня не иначе как в страшном грехе Альберт, — и что?!.. Только не говори мне, что ты от него беременна! Я в эти сказки не поверю!..

Беременна?!

Я чуть не расхохоталась.

Во-первых, было бы весьма сложно утверждать подобное всего через два дня после самой близости, а во-вторых, — об этом старик, конечно же, знать не мог, — я была неспособна к деторождению. Неудачное падение еще на заре туманной юности лишило меня сомнительного удовольствия стать счастливой матерью. И надо признаться, я ни капельки об этом не жалела.

— …Если учесть скольких ты одаривала своей благосклонностью, — продолжал возмущаться слуга, потрясая сухоньким кулачком, — то и сам черт не разберет, чей же это ребенок…

Я решила внести ясность:

— При чем здесь…

— Молчи, бесстыжая! — рявкнул дед. — Как ты могла?!.. Сегодня ты с одним, завтра с другим, а мальчик страдает!..

В то, что Нолан страдает, я как-то верила слабо, но противоречить больше не пыталась, молча наблюдая за развернувшимся на моих глазах представлением — театром одного актера.