Албанчи теперь уже не выглядела девочкой. Она была убрана соответственно торжественному моменту: черный халат, в волосах жемчуг, на руках серебряные браслеты с кораллами.

— Вон видишь ту, в браслетах? — прошептал Шмаков на ухо атаману. — Она была невестой известного партизана Кайгала!

Казанцев безразлично пожал плечами.

— Ну и что?

— А то, что у меня с ней был нечаянный… — Шмаков многозначительно хмыкнул. — После этой истории брат богдогэгэна, почтенный Бандид Лопсан Чамза, потребовал моего расстрела…

— Племянница самого богдо? — заинтересовался атаман.

— Ну да…

— Однако ты фрукт… — неопределенно заметил Казанцев. — Дам добрый совет: смывайся отсюда. И немедленно!

Но Шмаков привык играть с судьбой, слепо веря в свою счастливую звезду; заметив, что Албанчи и ее слуга пробираются к выходу из храма, устремился за ней. Атаман не успел удержать его от безрассудства. Какое-то непреодолимое любопытство влекло Шмакова за Албанчи. Нестерпимо захотелось заговорить с ней, заглянуть в ее горячие, влажные глаза. «Ах, прекрасная Албанчи, почему бы мне не жениться на тебе? — подумал корнет с печальной самоиронией. — Покорная жена, серо-зеленые кибитки кочевников, где всегда, даже в зной, прохладно, ковры, покой… и нет больше «белобандита» Шмакова…»

На монастырском дворе стояли войска. Почувствовав, что кто-то ее преследует, Албанчи обернулась и вскрикнула от неожиданности. Их глаза встретились. На какое-то мгновение. Затем Шмаков исчез.

Она долго не могла успокоиться, рассказала обо всем Кайгалу, боялась за него.

— Успокойся, — произнес он мягко. — Я их не страшусь. Еще посмотрим, кто кого… А вот ты должна немедленно выехать, пока город не оцеплен. Пакет цел?

— Цел.

— Если схватят, уничтожь. На словах передай Щетинкину: двадцатого мая Унгерн выступает всеми силами на Кяхту и Троицкосавск… Поторопись. Они, наверное, уже всю контрразведку подняли на ноги. Прощай, Албанчи…

Через три дня Щетинкин уже знал о намерениях Унгерна.

Бои против белогвардейцев Щетинкину приходилось вести в тесном взаимодействии с монгольскими революционными войсками, которыми в районе Желтуринского караула и караула Моден-куль командовал Чойбалсан.

Так отрядом Щетинкина и монгольскими частями была разгромлена банда генерала Казагранди.

Двадцать седьмого июня тысяча девятьсот двадцать первого года объединенные силы Красной Армии и Народно-революционной армии начали исторический освободительный поход на Ургу.

Войска двигались в двух направлениях: основные силы — на Ургу, столицу Монголии, а конный отряд Щетинкина, специальный монгольский отряд Чойбалсана, Сто пятая пехотная бригада, Тридцать пятый конный полк Рокоссовского шли на юго-запад — именно отсюда следовало ожидать нападения Унгерна, который, потерпев поражение под Алтан-Булаком, уполз в глубь Западной Монголии, где соединился с потрепанными частями Резухина.

После вступления народного правительства в Ургу началась полная ликвидация унгерновцев по всей Монголии.

В далеком Улясутае, на западе страны, поднял восстание Хатан Батор Максаржав. Он уничтожил банду Ванданова и его самого. Разгромил банду Казанцева.

Щетинкин и Рокоссовский в это время преследовали Унгерна. В хошуне Ахай-гуна, в местности Дух-Нарсу, советско-монгольским войскам удалось окружить отряды Унгерна и Резухина. Бой длился несколько дней.

Пустынная монгольская степь была укрыта туманом. На земле сидели и лежали солдаты. В шатер Унгерна вошел генерал Резухин.

— Чем порадуете, генерал? — обратился к нему Унгерн.

— Мы разбиты и снова окружены отрядом Щетинкина, кавполком Рокоссовского и монгольскими партизанами. Все кончено!

Унгерн покачал головой.

— Эх, Резухин, Резухин! Выковывайте в себе буддийское спокойствие.

— Мне сейчас не до шуток. Нас все покинули.

— Японцы говорят: у постели паралитика не найдешь почтительных детей. Кто эти все?

— Кодама удрал в Китай под защиту Чжан Цзолина, Чжалханза хутухта привел свои войска под начало Сухэ-Батора. Ваш богдо публично отрекся от вас и устраивает богослужения в честь Красной Армии. Верный вам Казагранди задумал перейти на сторону Щетинкина.

— Я приказал убить Казагранди. Его убили. — Унгерн испытующе посмотрел на Резухина. — Так будет со всяким…

Резухин усмехнулся:

— Со мной так не будет. Меня убьют солдаты. Полковник Хоботов подбивает их на это.

— Хоботова повесим на первой же осине.

— А дальше?

— У нас единственный выход: прорваться в Забайкальскую тайгу, на станцию Мысовая. Разведчики нащупали узкий проход на стыке советско-монгольских войск.

— Что ж, попытаемся. Погода за нас. А значит, и бог.

— Все образуется, генерал! Мы прорвемся на станцию Мысовая и поднимем местное казачество. С богом!

И они прорвались.

С нечеловеческой настойчивостью пробивался Унгерн по долине реки Джиды к железнодорожной станции Мысовая.

Отряд Щетинкина и полк Рокоссовского настигли Унгерна у Гусиного озера.

Разбитый наголову, барон с остатками своих войск бежал в Монголию.

По степи скакал всадник. Это был сын Максаржава Сундуй-Сурэн. Конь выбивался из сил, храпел. Сундуй-Сурэн остановил его у одной из юрт Улясутая и вошел в нее. Здесь на войлоках за небольшим низким столом сидел Максаржав, что-то писал.

Солнечный свет падал сквозь открытое верхнее отверстие на его лицо.

— Отец! Я скакал три дня. Великие новости, отец. Красная Армия и армия Сухэ-Батора вошли в Ургу.

— Сядь, — спокойно произнес Максаржав. — Твои новости в самом деле велики. Говори.

— Меня послал к тебе Сухэ-Батор. Белые войска разбиты. Они откатываются сюда, грабят, насилуют, вешают и расстреливают аратов. Сухэ-Батор просит тебя отрезать путь белому войску на запад и на юг.

Максаржав поднялся с войлоков, задумчиво посмотрел в верхнее отверстие юрты, откуда лился солнечный свет, наконец спросил:

— Где барон Унгерн?

— Бежит сюда. Щетинкин гонится за ним.

— Я восхищен действиями Сухэ-Батора и Красной Армии и рад вашим успехам. Передай это Сухэ-Батору.

— Значит, ты согласен, отец?

Максаржав помолчал, потом сказал:

— Я всеми силами буду участвовать в этом благородном деле. Белые войска не пройдут ни на юг, ни на запад. Я уже давно веду с ними войну.

— Я всегда знал, что ты будешь с нами, отец! — произнес Сундуй-Сурэн радостно.

Максаржав вызвал цирика Доржи и сказал ему:

— Проберись в лагерь к Унгерну. Скажи князю Сундуй-гуну: народ простит ему все злодеяния, если он схватит барона и передаст его Щетинкину. Возможно, тебя ждет смерть.

— Я готов.

И снова монгольская степь. Серые юрты. Унгерн возлежал на подушках, возле него суетился князь Сундуй-гун.

— Эй, Доржи, принеси генералу кумыс, — распорядился Сундуй-гун. — Пусть несут борциги[7], баранину, гурэльтехол[8].

— Все будет исполнено! — Доржи заговорщически подмигнул князю.

— Наконец-то я снова дома, — произнес Унгерн расслабленно. — Спасибо, Сундуй-гун, за верность. Все покинули меня. Резухина убили солдаты. Хороший был генерал. Я решил возвести на ханский престол тебя. Сундуй Первый… А? Неплохо?

Сундуй-гун стал часто кланяться.

— А пока будем прорываться на юг, в Гоби. Соберем силы…

— Мужчина семь раз падает и восемь раз поднимается.

— Недурственно, — одобрительно сказал барон.

— Высокочтимый барон, я давно хотел познакомить вас со своими новыми друзьями…

Что-то в голосе князя насторожило Унгерна, он поднял голову. Затем безразличным тоном произнес:

— Я буду рад приветствовать твоих друзей.

— Эй, вестовые! — крикнул Сундуй-гун. Вошли вестовые.

На пунцовых губах Сундуй-гуна заиграла загадочная улыбка, в узких глазах был недобрый смех. Унгерн потянулся к оружию, заткнутому за пояс, но князь неожиданно сделал скачок и навалился толстым животом на барона.