Как будто «верховный правитель» обязан перед бегством обзванивать всех своих генералов!.. И с такими людьми он надеялся править Россией!.. Вот так же холодно, равнодушно выдадут его красным… Обожрались властью, роскошью, золотом… Он догадывался, что половина этого золота, которым он должен был расплатиться с союзниками за оружие, осела в карманах его министров, дельцов, того же Римского-Корсакова, одно время закупавшего у англичан и французов пушки и пулеметы.

Колчак вспомнил, с каким апломбом рассуждал о сущности власти до своего прихода к власти, изображая из себя непреклонного, волевого вождя:

— Путь к созданию власти всегда один: в первую очередь нужно создать вооруженные силы, затем распоряжаться ими по своему усмотрению.

Теперь догадался: природу власти так и не понял, не разгадал ее сущность. Оказывается, осуществить «всю полноту власти» не всякому дано. Верный сподвижник и единомышленник Пепеляев как-то в порыве отчаяния воскликнул:

— Россией управлять невозможно! Тут нужен не Вашингтон, не Наполеон, а Иван Грозный!

Не склонный к умозрительности, Колчак думал, что, очутившись в его положении, Иван Грозный тоже выронил бы свой железный посох, не зная, что предпринять. Вся «колчакия» была сшита на живую нитку, и теперь кафтан расползается.

В молодости у него хорошо получалось с военно-морской наукой, с исследованиями. Он стал видным деятелем императорского морского генерального штаба, участвовал в полярной экспедиции, он был потомственным моряком, артиллерийским офицером. Может, на этом и стоило бы остановиться? Но его вовлекли в политические авантюры, вытолкнули на первое место, а по существу — на эшафот…

Нет, он не раскаивался, ни о чем не сожалел. Другие царствуют десятилетиями. Зная о том, что он беспредельно честолюбив, судьба бросила ему этот год… За этот год, вознесенный иностранными штыками на вершину, он должен был испытать все, что предназначено верховным владыкам: упоение властью, восторг побед и горечь поражений, сладостное осознание того факта, что на гигантской территории Сибири и Дальнего Востока нет фигуры значительнее его, «верховного правителя», льстивое внимание правительств, президентов и короля великих держав. В нем видели спасителя «белого дела» от большевизма, от Советской власти, диктатора, способного подавить взбунтовавшуюся чернь… А может быть, еще не все потеряно?.. Он хорошо знал историю и теперь старался понять, почему Сто дней Наполеона кончились так трагически для него? Наверное, потому, что Наполеон в глазах матери-истории исчерпал себя, стал никому не нужен. Исторически исчерпал себя… Генералы отвернулись от Наполеона. И не только генералы. Отвернулись рядовые французы. Как сибирские мужики отвернулись от Колчака, испытав на себе гнет поборов, бесчинства его армии, террор, произвол. В анонимных письмах на имя «верховного» его войска называли армией грабителей и висельников, оккупантов. В самом деле, не помышляя о последствиях, его генералы и офицеры вели себя на занятых территориях как завоеватели.

За все приходится расплачиваться. По всей видимости, история ошиблась, сделав его диктатором в минуты роковые для России: у него отсутствует государственное мышление! Государственное мышление… Он уцепился за эту мысль. Что следует разуметь под этим? Возможно, государственное мышление в высшем его проявлении — особый дар, род гениальности? С этим надо родиться. Конечно, государственное мышление может быть присуще даже рядовым государственным чиновникам и даже отдельным генералам. У министров омского правительства государственное мышление отсутствовало начисто. Теперь он понимал их как стаю жадных шакалов, догадывался об этом и раньше, но не смог взять верх, превратился в жалкую марионетку в руках алчных людей, в лучшем случае отстаивающих интересы своей партийной группки. Впрочем, каков правитель, таковы и его министры…

Не будучи человеком сильным (правда, умевшим иногда казаться волевым), он не хотел предпринимать никаких шагов. Даже для спасения собственной жизни. За этот год верховной власти, власти нелепой, иррациональной, лишенной внутренней логики, он бесконечно устал, отупел.

Вскоре стало ясно — в Иркутск дороги нет: там восстание! Большевистский губком потребовал у генерала Жаннена, который распоряжался продвижением эшелонов на Сибирской магистрали, выдачи Колчака, Пепеляева и «золотого эшелона». Колчак очутился в ловушке. И вот наступил он, роковой момент: «ближайшее окружение», вскормленное им, потребовало от адмирала подписать указ о сложении с себя звания «верховного» и передать власть генералу Деникину! Пришлось подписать указ. «Колчакия» перестала существовать. Но Деникин так и не узнал о том, что возведен в ранг «верховного правителя России»: его войска, разбитые Красной Армией, бежали в черноморские порты, а самому Деникину пришлось под давлением союзников передать «белое дело» Врангелю. Когда Жаннен попытался было торговаться с Иркутским губкомом, ему заявили: будут взорваны кругобайкальские железнодорожные туннели и войска самих союзников, а также белочехов окажутся отрезанными от Дальнего Востока и владивостокского порта. Вагон Колчака находился в Нижнеудинске. Кто-то вспомнил про урянхайцев, которых в свое время оставил в колчаковском штабе Лопсан Чамза: они проведут неведомыми тропами через горные перевалы в Монголию… Адмирал сразу оживился. Вот он, перст судьбы.

Урянхайцев нашли сразу же, и они согласились провести маленький офицерский отряд в Западную Монголию.

— Вам нужно отдохнуть перед трудной дорогой, — посоветовал адмиралу его адъютант Трубчанинов. — Выступаем ночью… Я разбужу.

Адмирал забылся тяжелым сном. Разбудил адъютант — лицо белее мела.

— Нас предали!

Их в самом деле предали: задолго до назначенного часа «ближайшее» офицерское окружение покинуло эшелон. Исчезли и урянхи.

— Это все!.. — трагически прошептал Колчак.

Адъютант был другого мнения.

— Мы переоденемся в солдатские шинели и затеряемся среди чехов…

Адмирал рассмеялся горьким смехом.

— Увольте, полковник. Я не опереточный злодей, чтоб переодеваться. Спасать жизнь? Зачем? Оставьте меня с моим Буддой… Нужно уметь с достоинством покоряться судьбе, если «в туманную даль улетели мечты…».

И он застыл в безучастной неподвижности, наконец сказал адъютанту:

— Жена пишет из Парижа: там осенью была у Порт-Версаль собачья выставка. Софи купила двух породистых итальянских вольпини…

Адъютант на цыпочках вышел из купе.

Главком союзными войсками в Сибири (а тут было, не считая чехов, более шести тысяч англичан и канадцев, более тысячи французов, свыше восьми тысяч американцев и — особая статья — восемьдесят тысяч японцев) генерал Жаннен не на шутку испугался угрозы Иркутского губкома — когда поезд с Колчаком прибыл в Иркутск, чехи по указке генерала передали бывшего «верховного правителя» и его председателя совета министров Пепеляева большевистским дружинникам.

На этом можно было бы поставить крест на колчаковщине, если бы не брат премьера генерал Анатолий Пепеляев. Он со своей 1-й Сибирской армией занял Томск, Ачинск, Красноярск, надеясь на какое-то чудо, может быть на взятие Иркутска отрядом Каппеля. Пепеляевых в Сибири называли «братьями-разбойниками». Анатолий Пепеляев решил срочно заслать в Иркутск своих людей и поднять там контрреволюционное восстание, освободить брата. Судьба Колчака его не волновала. Теперь ему, облагодетельствованному бывшим «верховным», казалось, будто именно Колчак вовлек их в эту авантюру. Кое-что Анатолию Пепеляеву удалось: он подготовил нападение на тюрьму, где сидели Колчак, Пепеляев и Темирева. Контрреволюционное восстание было приурочено к шестому февраля. Обо всем стало известно в штабе 5-й армии. Член РВС 5-й армии и председатель Сибирского ревкома направил в исполком Иркутского Совета срочную телеграмму: