— Сегодня утром я получил письмо, — невпопад бросил Форнлей, тон, каким это было сказано, заставил ван Кортлендта пристально на него посмотреть. — Потом расскажу. Письмо от Тони, он едет домой.

— С девушкой?

Форнлей покачал головой.

— Один.

Ван Кортлендт вздрогнул. Он и не представлял, что у Форнлея может быть такое свирепое лицо.

— Дело дрянь? — спросил он.

Форнлей лишь кивнул.

Остаток пути был проделан в молчании. Когда они расставались, голос у Форнлея снова приобрел обычное выражение.

— Встретимся в четыре, — сказал он.

Ровно в четыре часа Форнлей пришел в гараж. Там уже находился ван Кортлендт, он придирчиво осматривал свою машину. Механик потерял к ней всякий интерес и занялся другим делом. Утром он тщательнейшим образом исследовал автомобиль и не нашел в нем никаких серьезных поломок, хотя хозяин и уверял, что прошлой ночью с ним намучился. Чудаки эти американцы, за деньгами не постоят, лишь бы узнать, что там внутри делается… Раньше-то они все были миллионерами, это их и развратило. Теперь, говорят, на улицах с голода подыхают. Страшная у людей в других странах жизнь! Во всяком случае, машина сейчас в превосходном состоянии; деньги получены; пора за другую работу приниматься, много ее из-за этого парада накопилось. Он советовал американцу не пропустить эту процессию: такое зрелище стоило посмотреть. Любого проймет до самых внутренностей. Но американец лишь улыбался и кивал головой. Может, не понимает немецкого. А теперь этот американец возился со своим автомобилем, как с писаной торбой, делал вид, что разбирается в двигателе, выискивал, к чему бы придраться. Ну и пусть себе, более важная работа дожидается. Деньги получены. Заказ выполнен.

Ван Кортлендт знаком приказал Форнлею залезать в машину, а сам в нее не сел. Он не сводил глаз с ворот гаража. Вскоре появился мальчик с двумя чемоданами, у ван Кортлендта в руке были приготовлены деньги. Мальчик исчез так же неожиданно, как и появился, чемоданы оказались в машине, которая плавно выкатила из гаража.

— Толково сработано, — одобрил Форнлей. — Ума вам не занимать.

Ван Кортлендт ухмыльнулся, машина уверенно продиралась сквозь уличную сутолоку.

— А как вам удалось сюда пробраться?

— Дело нехитрое, — ответил Форнлей. — Вы же знаете, моя гостиница напоминает крольчатник — лифтов нет, одни лестницы да коридоры. Я оплатил счет, сказал, что примерно в пять часов поеду в Пертисоу, и демонстративно прошел в свою комнату. А потом спустился по лестнице и воспользовался задним выходом. Меня никто не заметил.

— На вашем месте я бы попробовал затеряться в толпе. Даром что ли устраивают они демонстрации. Адское количество сегодня чернорубашечников. Кажется, они выползают из-под каждого камня. К чему бы все это?

— Старые, как мир, проделки. Мне они действуют на нервы.

— И Майлсы на это же жалуются.

— А вы? Похоже, мы приобретаем способность маршировать по команде. Доводы и добрые дела не смогут покончить с подобным кошмаром.

— Смею заметить, я полагаю, что покончить необходимо. Но не думаю, что у демонстрации хватит для этого силенок. Мы обеими ручонками цепляемся за мамочкины юбки, а интересы большого бизнеса заставляют нас кудахтать о мире и процветании. Вот так и проводим время между юбками и кудахтаньем, пока гром не грянет. Это меня больше всего удручает.

Форнлей на это ничего не сказал. Он чувствовал, существуют более веские основания, нежели юбки и кудахтанье. Но есть ли толк болтать о храбрости; храбрость не словами подтверждается. Она похожа на пудинг: ее надо в деле распробовать. Он сосредоточенно разглядывал дорогу, по которой двигался автомобиль. Ван Кортлендт лихо проскакивал перекрестки. Если бы их и преследовала какая-нибудь машина, мчавшиеся поперек экипажи заставили бы ее затормозить. Ван Кортлендт перестал терзаться проблемами бытия и находился в прекрасном настроении. Особенно он развеселился, когда машина пересекла мост и свернула в сторону Дженбаха. Двое полицейских возле моста обратили на них внимание; это обстоятельство особенно позабавило ван Кортлендта. Когда они подъехали к пивному садику, поток машин почти иссяк, и стало заметно, что их никто не преследует.

Ван Кортлендт глядел на стоявшие у входа в садик машины. Остался доволен.

— Славный мужик, — радостно протянул он. — Оставил для нас местечко.

Он аккуратно подрулил к темно-синему автомобилю. Его цвет почти не отличался от цвета машины ван Кортлендта. Двери были не замкнуты, и Форнлей юркнул на заднее сиденье. Спокойно передал ван Кортлендту стоящие там чемоданы и получил от него в обмен их собственные пожитки. Все произошло в мгновение ока.

К ним неторопливой походкой направился худощавый человек в шляпе и американском костюме. Подойдя к своей новой машине, он отшвырнул в сторону сигарету и насмешливо улыбнулся ван Кортлендту, который в эту минуту открыл дверку.

Ван Кортлендт залез в синий автомобиль.

— Прет, как дьявол, — сказал он и пошевелил рулем.

— Можете не сомневаться, — пробурчал себе под нос незнакомец. Он плавно включил заднюю скорость, описал дугу и развернул машину в сторону Дженбаха.

Форнлей проводил взглядом набирающий скорость автомобиль и увидел, как он скрылся за деревьями. Случайный соглядатай, доведись ему при этом присутствовать, возможно, так ничего бы и не понял. Он увидел бы, что человек просто подошел к машине и сел в нее. Но такого соглядатая, по счастью, не оказалось.

Ван Кортлендт глядел вслед своей машине, пока она не исчезла из вида, потом вывел автомобиль на дорогу, по которой они только что приехали, и направился в обратную сторону.

— На него можно положиться, — сказал он, прочитав мысли Форнлея. — Мы всего-навсего два американца, которые торгуют машинами. Что? Если кто и заподозрит тут неладное, мы просто не обратим на него внимания. Я не посвящал его в подробности нашей игры. Когда-то он сам был газетчиком и догадывается, что я попал в историю. Нацистов он ненавидит до омерзения. Торговля машинами дает ему хороший доход. Так что все довольны.

Форнлей понимал, что и ван Кортлендт тоже остался от этой сделки не внакладё. Машина явно пришлась ему по душе. Странный он человек, подумал Форнлей; наверное, такой же странный и непредсказуемый, каким ему самому кажутся британцы. Эта мысль удивила его. Форнлей улыбнулся. Его улыбку ван Кортлендт увидел в зеркале.

— Что вас развеселило? — спросил он. — Мои проделки?

— Ненавижу до омерзения. Забавно, но это единственный вопрос, который между большинством американцев и англичан не вызывает абсолютно никаких разногласий. Французский обыватель тоже ненавидит нацистов; но по крайней мере половина французов ненавидит немцев по причине опасного соседства. А вот вы и я ненавидим нацистов не потому, что они немцы. Мы ненавидим немцев потому, что они нацисты. Будь это не так, вы бы не гнали эту чужую машину бог знает куда и бог знает зачем. Вы бы стояли на углу какой-нибудь улицы и орали вместе с другими: «Хайль!» — ощущая при этом таинственный душевный подъем. Знаю, вам полюбились Майлсы, но если б нацисты не согнули вас в бараний рог, вы бы сидели и не рыпались. Дело-то в том, что мы находимся сейчас в таком состоянии, когда хотим помочь всякому противостоящему нацистам человеку. Разве не так?

Ван Кортлендт усмехнулся.

— Примерно. Я не рассказывал вам о своих ощущениях, когда сюда приехал? Я собирался быть совершенно беспристрастным обозревателем. Мои статьи должны были стать образцами непредвзятости. Представляете? Я исходил из того, что немцы переживают суровые времена. К ним следует относиться по справедливости… Блажь какая-то. Через несколько недель я понял, что справедливым считается лишь то, что идет на пользу Германии, а все остальное посылается к чертям собачьим. Я не против, чтобы люди отстаивали собственные права; все мы так делаем. Но возмущает то, что правами они сами всех наделяют. Вот в чем беда. Они всегда правы, а все прочие их просто не понимают. Критика для них — это происки евреев и коммунистов. Они так долго дурачили людей, что в конце концов сами оказались одураченными.