— Я должна проследить, как мои друзья обходятся без меня за карточным столом, мистер Скайлер. — С королевским кивком она выпорхнула из комнаты; любовница на сцене и наверняка сэнфордовская возлюбленная.

— Такое облегчение — после всех этих Асторов и Бельмонтов. — Сэнфорд взял этакий запанибратский мужской тон. Он предложил мне сигару. Я надменно отказался.

— Конечно, это тяжко — все время быть в обществе одних и тех же людей. — Я сам подивился эпгаровским интонациям собственной речи. По-видимому, ужасающая добропорядочность этой семейки — болезнь столь же заразительная, сколь и изнурительная.

— Вы были бы поражены, узнав, как часто здесь бывают одни и те же люди. А мадам Рестел славная женщина. И на редкость скрытная, что могли бы подтвердить многие наши знакомые дамы — чего они, разумеется, никогда не сделают.

— Следовательно, мы никогда ничего не узнаем?

Но моя ирония нисколько его не задела.

— Моя жена и я намеревались присутствовать на помолвке. Но ей нездоровится еще с рождества, и она не встает с постели. Поэтому я, так сказать, холостяк.

— Ничего серьезного, надеюсь?

— Нет, конечно. Она вполне здорова. Слишком много светских развлечений. Все мы еле ноги таскаем между рождеством и пасхой. Вы собираетесь на юг?

— Да, если вы подразумеваете Вашингтон. В следующем месяце.

— Я имел в виду места, что лежат южнее. Мы ездим в Саванну. Неподалеку от этого города есть плантация, принадлежащая семье жены. Там отличная охота. Совсем как в довоенные времена. Почему бы вам с княгиней. не навестить нас?

— Я буду очень занят. А дочь моя, как вам известно, обручена. — Последнее я произнес нарочито медленно; так суфлер подает реплику забывчивому актеру.

Примите мои поздравления, — быстро ответил он. И попробовал зайти с другого бока: — Хотя, конечно, по-настоящему достоин поздравления мистер Эпгар.

— У вас есть еще возможность послать телеграмму. — Я направился к двери. Я пытаюсь со всей наглядностью продемонстрировать свою неприязнь, чтобы отвадить его.

— Я это уже сделал. И цветы княгине. Они ждут вас в гостинице.

Я остановился у двери; впервые мною овладел настоящий гнев.

— Снова цветы?

— Да. От моей жены и от меня.

— Значит, не так, как в тот, первый раз?

— Я был бестактен, да? — Все его поведение возле камина было каким-то мальчишеским: то он подталкивал башмаком полено, то вытирал рукой свой маленький рот, точно пытаясь уничтожить предательские следы съеденного тайком варенья.

— Моя дочь обручена. Вот так-то, мистер Сэнфорд.

— О да, это кое-что значит, мистер Скайлер, — отпарировал он, думаю, не слишком удачно.

Сейчас я сижу в гостиной нашего номера, едва не задыхаясь от запаха цветов, которые нам сегодня несут целый день.

Эмма вернулась рано и сразу легла. Когда я спросил, как прошел вечер, она только вздохнула:

— Как всегда, папа, только в больших размерах. Но бедняга Джон мне симпатичен, и — быть может — мы сумеем убедить его уехать с нами за океан.

— Будем уповать на то, что я буду американским посланником. Тогда я сумею дать ему его прежнее место.

— Как было бы прекрасно! — Но усталое лицо никак не отразило энтузиазма, что слышался в ее словах.

Я в некотором недоумении. Правильно ли я поступал, поощряя ее замужество? Конечно, ей нужно выйти замуж, и, если Эмме суждено выйти за американца, это должен быть кто-то вроде Джона. Могло ведь быть гораздо хуже. А лучше? Вот в чем вопрос. Если бы у нас было время, мы могли бы подыскать более блестящую партию, какого-нибудь молодого Вандербильта, к примеру. Хотя Вандербильтам незнакомо словечко стил, новое их поколение отличается не только богатством, но и красотой. Однако трагедия в том, что времени у нас нет, поэтому Эпгар сегодня значит для нас все; мы не можем себе позволить ждать, пока в наши сети попадет дичь покрупнее.

Если бы у меня хватило мужества, я убедил бы Эмму отменить помолвку и попытать счастья в Вашингтоне или Ньюпорте. Но я просто не имею права брать на себя такую ответственность. Тилден может проиграть, а Эмма — не найти другого мужа. Две жизни будут разрушены. Джону нет пока замены, кроме Сэнфорда, который женат и, следовательно, отпадает. Во всяком случае, он действует на нервы и мне, и Эмме.

У меня кончился лауданум. Предстоит бессонная ночь. Не слишком обещающее начало нового года.

Не могу поверить, что первую запись в этой тетради я сделал уже шесть недель тому назад.

Один за другим, величественной чередой братья Эпгар устраивают в нашу честь обеды. Принимая во внимание количество братьев, мы исчерпаем их список лишь ко второму столетию Штатов. Наш нынешний темп — один брат в неделю. Вчера был пятый по счету, впереди еще четверо.

Эмма держится молодцом. Ни я, ни кто другой не услышал от нее и слова жалобы. Вне страны Эпгарии у нее только один друг — миссис Сэнфорд. Откровенно говоря, я был бы встревожен подобной дружбой, хорошо зная Сэнфорда или полагая, что хорошо его знаю. Однако Эммина неприязнь к нему может соперничать с моей, особенно по мере того, как углубляется ее дружба с Дениз, как она ее называет.

— Мистер Сэнфорд требует к себе уйму внимания. Поэтому мы с Дениз вынуждены встречаться, как тайные влюбленные, — за завтраком или чаем. Однажды мы даже встречались в диораме и за десять центов любовались пожаром Москвы.

— Как в старые времена? — Благодаря сбивчивым рассказам покойного Эмминого свекра у нас обоих такое ощущение, что мы сами лицезрели это знаменитое пожарище.

— Она нездорова. — Эмма нахмурилась. — Не знаю, что с ней такое, кроме того, что у нее постоянные выкидыши, а она очень хочет ребенка.

— На ее месте…

— Согласна. Не от этого мужчины. — Нам с Эммой редко нужно договаривать до конца, и уж, конечно, не когда разговор касается Сэнфорда. К счастью, он, как и обещал, уехал на юг. В последний раз мы видели его на новогоднем балу у миссис Астор, который она регулярно устраивает в третий понедельник января — что-то вроде регламентированных конституцией выборов.

Несмотря на всю эпгаровскую неприязнь к «асторократии», эта семья явно была польщена тем, что Джон Дэй Эпгар в качестве жениха Эммы оказался в числе приглашенных, став, таким образом, первым носителем славной фамилии, попавшим в этот список, хотя, как обычно, эпгаровские родственники были повсюду; с гордостью они носят другие, великие нью-йоркские имена, несмотря на то что их право на эти имена чаще всего опирается на хрупкую ветвь или случайный побег какого-нибудь старого, знаменитого, сучковатого фамильного древа.

Макаллистер был подчеркнуто внимателен к Джону. К моему удивлению, рядом с ним была миссис Макаллистер и одна или две мисс Макаллистер. В знак особого отличия Джон удостоился чести проводить миссис Макаллистер к столу.

Бал был великолепен. Сейчас я поневоле буду повторяться. Один светский прием в Нью-Йорке неотличим от другого. Тот же повар Пинар поставляет те же сложные и богатые блюда, тот же оркестр под руководством мистера Ландера исполняет те же мелодии Оффенбаха и Штрауса тем же самым гостям, которые говорят друг другу те же самые слова, предаваясь обыденному питью и обжорству. Мы в Париже особым изяществом фигуры не отличаемся, но среди нас немного таких толстяков, как эти знатные ньюйоркцы. Особенно печальное зрелище — расширяющиеся от жадности глаза дам, когда им подают фазанов и омаров, шербет и десерт. Даже те из них, кто в состоянии не выдать глазами свой волчий аппетит и кто продолжает вести оживленную беседу на другую тему, выдают себя, когда вежливое или изысканное восклицание вдруг тонет в обильной слюне. И все же только уж вовсе безрассудная особа решается отведать более одного тонюсенького ломтика любимого блюда, потому что если она поест вволю, то просто упадет замертво: корсеты этого сезона, изготовляемые из крепкого китового уса, особенно прочны.

Как рассказывает Эмма, многие дамы, приходя на прием, демонстрируют свои относительно тонкие талии, а затем отправляются в дамскую комнату, где с помощью трудящихся в поте лица служанок высвобождаются из тугих корсетов в неистовом шуршании нижних и верхних юбок. Эти отважные, здравомыслящие, широкие в талии особы всегда самые приятные соседки по столу.