Глаза его приоткрылись. Мне хотелось бы сообщить, что это произвело ошеломляющий эффект, такой же, какой, по словам моих парижских знакомых, производил неожиданный взгляд первого Бонапарта, брошенный равно на врага или друга. Но о губернаторе Тилдене ничего подобного сказать нельзя. Ну точно раскрылись две крупные серые устрицы и уставились на меня из глубины своих раковин. Будь у меня под рукой лимон, я выжал бы его на них.

— Мистер Скайлер, — прозвучал слабый голос. — Пожалуйста, придвиньте стул. И простите меня, что принимаю вас в таком положении. Вы так добры, что терпите это.

— О, нисколько, — оживленно откликнулся я, ставя стул возле кровати. Губернатор снова закрыл глаза. Веки его выдаются вперед, и, даже разомкнутые, они придают его серым, унылым глазам какое-то тайное, скрытное выражение. Я обратил внимание на легкое подрагивание левого века — следствие несильного удара, который он перенес в прошлом феврале (и пока сумел скрыть от публики). Я сел, чувствуя себя весьма нелепо, как доктор у постели покойного. Какое-то мгновение в комнате не было ни звука, кроме регулярной и негромкой отрыжки губернатора. Он мучается несварением желудка, и массаж, похоже, не снимает вздутия живота.

— Каково ваше отношение, мистер Скайлер, к ордену серых монахинь?

— Самое благосклонное. — Мне приходилось импровизировать, пока я не понял, что он имеет в виду. Очевидно, губернатор подписал закон, разрешающий монахиням преподавать в муниципальных школах. Результатом явились многочисленные нападки на католиков. «Трибьюн» зовет к оружию, а «Ивнинг пост» требует отменить закон на следующей сессии законодательного собрания штата.

— Я должен определить свою позицию на этой неделе. Все это очень запутано. Католики — значительная часть избирателей, поддерживающих демократическую партию. Но есть еще в партии все эти баптисты и пресвитерианцы. И они поднимают такой шум… — Тилден вздохнул.

Ненависть к католикам по-прежнему очень сильна в Нью-Йорке, особенно среди либералов, сплотившихся вокруг «Харпере уикли», на страницах которого знаменитый карикатурист Томас Насх, сам иммигрант немецкого происхождения, ведет настоящую войну с папой римским.

— Если у вас есть сомнения, то постарайтесь не определять свою позицию, — мудро посоветовал я.

— У меня нет сомнений, и я определил позицию. — Это прозвучало неожиданно резко и даже, я бы сказал, по-президентски.

Пульс мой забился быстрее при мысли, что беспечные потуги к остроумию могут закрыть передо мной источник будущего благополучия.

— Если этот закон исходил от законодательного собрания, — сказал я быстро, — то пусть оно и несет за него ответственность.

— Совет настоящего адвоката. — Приподнявшаяся шатром верхняя губа изобразила некое подобие улыбки. — Должен сказать, мистер Скайлер, что я внимательно читаю ваши доклады о положении в Европе и меня поражает в них мастерская интерпретация фактов. Вы заставили меня по-новому взглянуть на отношения между Францией и Пруссией.

— Вы мне льстите…

Нас прервала серия или glissade[37] негромких отрыжек. Тилден настолько к ним привычен, что, похоже, даже не замечает. Когда они прекратились, он сказал:

— Вы же знаете, что Биглоу настоящий пруссак.

— Мы с ним не раз спорили об этом. — Я отстаивал позицию. — Я нахожу чрезмерной господствующую здесь тенденцию восхищаться немецкой работоспособностью в ущерб, скажем так, человечности и творческой энергии французов.

— Да. Я читал ваши доклады, — сухо откликнулся Тилден. Как и я, он не любит выслушивать то, что уже знает. — Мне нужны ваши мысли, чтобы переубедить Биглоу. Он уверен, что в следующем столетии будут только три великие державы — Германия, Россия и Соединенные Штаты.

— Я не обладаю пророческим даром, губернатор. Но в этом столетии я к вашим услугам, сейчас и в будущем. — Высказать просьбу яснее я не решился.

— Если этому «будущему» суждено состояться, я, разумеется, не смогу обойтись без вашего ума.

Обещание твердое, как документ. Нет, еще лучше! Такой изощренный юрист, как Тилден, никогда не подпишет никакого соглашения, не оставив себе лазейки среди многочисленных подпунктов. Слово политического деятеля, как правило, более надежно, чем его письменное обязательство.

Мы поговорили еще о международных делах. Затем я сообщил ему о заказе, который получил от «Геральд».

— Не скажу, чтобы это была моя любимая газета. — Серая губа выгнулась, тускло мелькнули серые зубы. — Но влиятельная.

— Думаю, что смогу принести пользу партии. Не тем, что напишу о генерале Гранте, который, похоже, уже практически отставная фигура, а о его наследниках, особенно о вашем будущем сопернике.

— Блейн. — Сказано ровно, без эмоций.

— Конклинг?

Седая голова повернулась в одну, потом в другую сторону, сначала чтобы выразить несогласие, а затем продолжала это маятниковое движение, получая, видимо, удовольствие от разминки застывших шейных мускулов.

— Думаю, Конклинг не составит для нас проблемы. Блейн — другое дело. К счастью, он продажен.

— Разве публику это возмущает?

— Я заставлю ее возмутиться, как заставил возмутиться уже дважды. — Слабый голос странно противоречил цезареву тону. — Нет, мистер Скайлер, нам приходится опасаться только добропорядочных людей, вроде министра финансов Бристоу. Но такого человека республиканцы никогда не выдвинут кандидатом в президенты. Никогда. Поэтому — Блейн.

В тусклом свете я разглядел, как его губы складываются в самую неподдельную улыбку.

Вошли Грин и слуга.

— Пора одеваться, губернатор. Гости явятся с минуты на минуту. Супруги Биглоу уже здесь.

— Благодарю вас, мистер Скайлер. — На мгновение Тилден довольно сильно сжал мою руку. — Вы тот человек, которого нам недостает в общественной жизни. Человек, способный оживить теорию практикой. — Послышался негромкий звук задержанного дыхания: Тилден пытался унять сильный приступ отрыжки. — И в то же время облагородить практику теорией. — На этой высокой ноте я присоединился к супругам Биглоу в главной гостиной.

В целом очень успешный вечер. Эмма вовсю работала на меня. За обедом она сидела по правую руку от Тилдена и, думаю, сумела, если это вообще возможно, его очаровать. Присутствовали полдюжины родственников Тилдена, наслаждаясь в канун рождества обществом самого богатого и знаменитого члена семьи.

Тилдены родом из графства Колумбия, неподалеку от тех мест, где жила семья моей матери, где жил Мартин Ван Бюрен. Старый президент был другом отца Тилдена и покровителем самого Тилдена в его юные годы, так же как и моим. Но ведь у меня и Ван Бюрена общий отец. Мы оба незаконные сыновья Аарона Бэрра; излишне объяснять, что мы так и не признались друг другу в том, что нас объединяет общая кровь. И тем не менее близость к Ван Бюрену сильнее всего остального связывает нас с Тилденом. Сегодня, когда губернатор обратил внимание на мое внешнее сходство с этим великим человеком, я ответил точной копией ванбюреновской загадочной усмешки, рядом с которой даже застывшие в камне черты египетского сфинкса определенно кажутся бесхитростными и простодушными.

Биглоу был в приподнятом настроении, но выглядел утомленным.

— Мы дни и ночи работали над речью губернатора в законодательном собрании. Не понимаю, как он это выдерживает. — Биглоу кивнул в сторону Тилдена, который теперь держался довольно бодро; отрыжка сдерживалась постоянным жеванием сухих бисквитов. — Он живет на одном чае. Я называю его наркоманом.

— Лучше уж чай, чем виски.

— И до вас дошли эти слухи? — Биглоу ничем не выдал беспокойства.

— Об этом говорят только в домах республиканцев.

— Вроде Эпгаров? — Биглоу хитро улыбнулся и наполнил мой бокал мадерой. Дамы удалились. Тилден пил чай, жевал бисквиты, слушал Грина, который нашептывал что-то в одно его ухо, и своего советника по экономическим вопросам Уэллса, шептавшего в другое.