Мне все трудней держаться на воде.
А сколько лет плыву — не сосчитаю.
Креветки поселились в бороде.
Где нахожусь — не различаю. Где?
Куда веду стремительную стаю
своих детей? Все чаще устаю.
Все дальше я от стаи отстаю.
В тот час, сраженный первозданной ложью,
в отчаянье, я бросился один
к ковчегу и приплыл к его подножью,
и, обдирая о крепленья кожу,
я Ноя звал. Но он не выходил.
Хватаясь за подпорки для причала,
я Аве звал. Ничто не отвечало.
Плывя назад, осиротевших я
детей увидел и услышал плач их.
Потом их настигал уже, ревя.
Но повели их в воду сыновья
и, посадив на плечи самых младших,
поплыли вдаль. И плыли много дней,
с водой смирились и привыкли к ней.
А облака прочь уходили с неба.
Освободилось солнце. И вдали
сам Арарат сверкнул в одеждах снега.
А перед ним стоял, как на мели,
огромный куб недвижного ковчега.
Без парусов и весел он не мог
на край горы поставить свой порог.
Капризом ветра, прихотью волны
его то приближало, то сносило,
трубили в нетерпении слоны,
визжали звери, птица голосила,
крылом стуча о дерево стены.
Мы издали следили, наблюдая,
как он качался, в воду оседая.
И с палубы к нам обратился Ной:
«Не я — господь послал вам испытанье,
проверил вас и ливнем и волной
и вам внушил последовать за мной.
Вернитесь к нам, живите в нашем стане.
Вот ваши жены в перлах и парче.
Они вас ждут — спасите свой ковчег».
Да, Аве там недвижная была…
Молчала Ада и рыдала Цинна.
А рядом, словно хищных три орла,
стояли мрачно Ноевых три сына,
глазами пожирая их тела.
Всем племенем мы в глубину нырнули
и, вынырнув, канаты притянули.
И мы впряглись в набухшие канаты
и, бедра натирая до рубцов,
влекли ковчег к вершине Арарата, —
так плуг влачит измученный оратай.
На вышке Ной благословлял пловцов.
И наконец на выступ среди снега
поставлено подножие ковчега.
И в тот же миг свистящий ливень стрел
пронзительно понесся вслед за нами.
В скопленье беззащитных наших тел
железный наконечник полетел…
Так в будущем нас будут гарпунами,
а может быть, безжалостней и злей
разить с высоких палуб кораблей.
И мы ушли в подводные глубины,
спасаясь от беснующихся стрел.
Но стрелы Хама нас не погубили.
Мы видели, как вестник голубиный
с оливкового веткой пролетел.
И мы поплыли. плыли, плыли, плыли,
ловили рыб, морскую воду пили.
Привыкли дети к пенистой волне,
тела их стали гладкими, как камни,
и нежных устриц приносили мне,
морских ежей, что нежатся на дне.
Их руки заменились плавниками,
и в рыла превратились лица их,
морских детей — наследников моих.
А что им было делать? Ежечасно
их гнали берега и острова.
Где им искать пристанища и счастья?
Им оставалось только — превращаться
в полулюдей, в другие существа.
Но для меня — они все те же дети,
детьми когда-то бывшие на Дельте.
Инак, Ваель! Я слабну. Я отстану
от вас — уже надолго, и навек
я в глубину безвыходную кану.
А вы, пловцы, стремитесь к океану.
Но помните: отец ваш — человек,
пронесший вас сквозь ливни и лавины.
Плодитесь, размножайтесь — вы дельфины!
