…Ратновский проводил Нину и домой возвращался в странном настроении. Его попеременно охватывала то, радость, что Нина не замужем, то раздражение на самого себя. «Вот это по-настоящему, взял и шлепнулся перед ней, — думал он. — И надо же было успеть за какие-нибудь пять минут наговорить ей столько глупостей и полностью выдать себя!» Но все это вскоре сменилось одним чувством восхищения перед Ниной.
— Вот это девушка! — бормотал Ратновский. — Ее можно по-настоящему полюбить… Вот возьму и напишу о ней стихотворение… Или, еще лучше, повесть! А что? Она стоит повести. А я, того гляди, писателем сделаюсь.
И Ратновский несся по улицам, размахивая чемоданчиком, толкая прохожих и лихо скользя по раскатанным ребятишками ледяным дорожкам. Дворники провожали его руганью: «Эх, большой дурень! Ведет себя как маленький. Тут их целый день песком посыпаешь, а он раскатывает. Тоже, студент пошел!..»
XXI. К ЧЕМУ ВЕДЕТ ПРОИГРЫШ
Ленька — великий знаток русского языка! — в таких случаях говорил: «Где-то подох серый волк».
Так или иначе, но Виктор выиграл третью партию. Ни одного поражения! Он стал лидером. Баранов и Акимов отстали от него на пол-очка.
Правда, Подгурский последнее время целые вечера играл сам с собой в шахматы. Он вытащил из-под шкафа свои старые тетради с записями различных комбинаций и вариантов, которые он изучал в Доме пионеров.
И мама, по обыкновению недовольная Виктором, говорила:
— В жизни не видела человека, который бы так мало гулял.
Но Виктору было не до гуляния. Ему предстояла встреча с Барановым.
Как-то, поднимаясь в конструкторский цех, он встретил Алю. Он поймал себя на мысли, что в последние дни совершенно забыл о ней, хотя раньше старался побольше ее видеть и шел в контору или в цех в то время, когда, по его предположениям, там могла быть Аля.
— Ты, говорят, всех бьешь, — сказала Аля, прищурясь.
Можно было подумать, что успехи Подгурского наносили ей личное оскорбление.
— Приходится.
— Приходится? Вот ты какой…
Аля удивленно раскрыла глаза, словно видела его впервые.
— Приходи «болеть», — пригласил ее Виктор, — сегодня играю с Барановым.
— Проиграешь.
— Посмотрим.
— Ладно, не забывай группу…
И они разошлись. Пожалуй, это был самый короткий разговор между ними за все время их знакомства.
И вот рабочий день окончен. Он сидит напротив Баранова. Их обступил десяток болельщиков, которые курят, громко спорят и громко просят друг друга говорить тише и не мешать игре.
Сам Баранов перекидывается шуточками и изредка комментирует партию.
— Вот белые стремительным броском овладевают полем е5… Удар, еще удар! Летит пешка… Нахальная дамочка! (Это про королеву Подгурского). Да, за этот ход надо бы самой тяжелой фигурой да по голове…
Оба играют очень смело. Совершенно неожиданно Подгурский жертвует ферзя за ладью и через ход выигрывает ферзя вилкой на короля. Блестящая комбинация. Победа Подгурского очевидна.
«Так вот, Нина», — говорит про себя Виктор, пожимая руку Баранову.
«Так вот, Нина, — повторяет он про себя в метро, — у Подгурского четыре из четырех, понимаешь? Кандидат в чемпионы завода. Завода! Это тебе не мальчик на побегушках, не робкий неудачник. Я раздавил Баранова! Четыре из четырех. Нет, Подгурский еще на что-то годен. Это мой реванш за все: за тебя, за институт… Мы еще повоюем!»
Последующая неделя была неделей победного шествия Подгурского. Он выиграл еще три партии. В игре с Володиным — начальником цеха — Виктор сразу пошел на авантюру. Володин попал в ловушку и получил мат на девятом ходу. Он даже опомниться не успел и лишь развел руками.
— Так вот, Нина! — произнес Подгурский почти громко.
— Что вы сказали? — поднял на него удивленные глаза начальник цеха.
— Нет, я ничего, — пролепетал смущенный Виктор.
Теперь у него был только один противник — Акимов, который шел без поражений и отставал от Подгурского на пол-очка. Если ничья, то Подгурский — чемпион.
Последнее время Подгурский жил только шахматами. Он знал, что в лаборатории известно о его успехах. Даже Николай Николаевич как-то ему сказал:
— Я слыхал, что вы задали жару нашим старикам.
Приходя по делам на третий этаж, Подгурский мельком поглядывал на таблицу: «Черт возьми, все-таки семь единиц!»
Подходить же к ней открыто он не решался: еще подумают, что любуется своими успехами. «И потом, — размышлял Подгурский, — в конце концов, что такое шахматы? Здесь люди заняты важными, серьезными делами, а шахматы — так, развлечение».
Но Подгурский не знал, что его имя стало популярно на заводе. Вообще на заводе было много шахматистов, но в турнире с конструкторами играть не решались. Слишком уж они были сильны. И вдруг какой-то восемнадцатилетний мальчишка всех разбил…
Подгурский не знал, что, когда он приходит в цех, на него незаметно указывают: «Вот Подгурский!» — и что девушки-копировщицы, глядя на него, перешептываются, и что стоит только у таблицы собраться двоим-троим, как начинают склонять во всех падежах его фамилию.
Ничего этого Виктор не знал. Он готовился к предстоящей партии с Акимовым. Теперь, когда к нему пришел успех и он сам как-то поднялся в собственных глазах, он хотел только победы.
Решающий вечер настал. Он поднимается на третий этаж. Навстречу ему спускается поток спешащих домой людей. Многие приветствуют его и, ему кажется, по-особому на него смотрят. Подгурский сегодня еще не был в цехе, поэтому с ним здоровается секретарша заместителя директора. Здоровается первой.
В этот вечер на третьем этаже работает передвижная библиотека. У столиков с книгами столпился народ. Виктор увидел Алю, но стоило ей заметить Виктора, как она сразу же отвернулась и уткнулась в толстую книгу.
Виктор здоровается с Акимовым. Садится. Их обступают со всех сторон. Болельщики молчат. Акимов спокоен. Он берет своими сильными смуглыми пальцами нового пластмассового коня, минуту крутит его в руке и делает ход. У Акимова очень симпатичное лицо. Что-то мягкое и в то же время уверенное проскальзывает в его манерах. В профиль он похож на отца Виктора… Отец погиб в войну, а его фотография висит над кроватью матери…
С первых ходов у Виктора появилось ощущение, будто он попал в тиски. Ему не давали развернуться. Акимов не давал ему инициативы. Все комбинации Подгурского разгадывались и пресекались в самом начале. Виктор почувствовал, как постепенно сжимаются тиски… «Неужели я проиграю? — лихорадочно думал он. — Вот тебе и чемпион! Неужели и эта неожиданно вспыхнувшая мечта рассыплется в прах? Как же я теперь буду смотреть в глаза той же Але?..»
Акимов перешел в атаку на короля и пожертвовал слона.
«Да, это конец», — пронеслось в голове у Виктора. И вдруг в напряженном молчании болельщиков послышался голос Баранова:
— Теперь состоится вынос тела…
Вынос тела? Это его тела? Но он не хочет проигрывать. Виктор надолго задумывается и находит ответ. Среди болельщиков ропот. Ему показалось, что и сам Акимов с удивлением взглянул на него.
Положение немного разрядилось, но осталось нелегким. Болельщики — это в основном участники турнира. Вот над Акимовым склонилась лысая голова первого противника Подгурского. Он верен своей привычке и ежеминутно протирает платком очки. «Хороший старик, но как он тогда расстроился! — думает Виктор. — Когда я у них выигрывал, они все жаловались, что, мол, сегодня были не в форме, торопились, неудачно разыграли начало, просмотрели… Словом, находилось несколько причин. Но я продолжал всех громить, и постепенно меня признали за силу. Сейчас они все против меня. Но мы не сдаемся, мы еще повоюем. Вперед!» Подгурский переходит в контратаку. Акимов воспринимает это спокойно. Он зачем-то разменивается пешками. Шах!.. Так вот оно что… Вот это просмотрел… Слон объявил шах. Вилка на ферзя. Подгурский сразу же понимает, что это конец. Защиты нет. Акимов забирает ферзя. Еще неудачный ход, и у Виктора нет ладьи. Как быстро все произошло!.. Все. Конец. Виктор, запинаясь, произносит:
