— Со мной? Нет, ничего…

Но начальник уже знает, что на Виктора иногда находит какое-то оцепенение. Он сидит, уставившись в одну точку, и не обращает никакого внимания на происходящее. Приходится по нескольку раз его окликать, чтобы он пришел в нормальное состояние.

«Странный какой-то парень, — решает про себя начальник. — То он так старается, его не остановишь, все горит в его руках; то спит на ходу! О чем он думает?»

О чем он думает? Он и сам не знает. Он сидит в полутемной комнате, смотрит на светящиеся лампочки, слушает шум аппарата… Да, экстернат придется оставить, времени хватит лишь на подготовку к конкурсу… Но эти мысли его уже не волнуют.

Он смотрит на лампочки и видит то улыбающееся лицо Вадима, который тоже сейчас устроился на работу, то Леньку, то Вовку, одного из его школьных товарищей, занимающегося сейчас в ленинградском институте… Потом бульвар, совершенно пустой, с мокрыми скамейками, усыпанными опавшими листьями. Листья падают очень быстро, один за другим. «Между прочим, — задает он себе вопрос, — ведь может же так случиться, что я с ней встречусь в метро? Будем возвращаться в одном поезде, а может, в одном вагоне».

Вот уже третий день не работает вакуумная установка. Лопнуло стекло, масло залило насос. Насос решили совсем заменить, и, пока достают новый, начальник ходит злющий и придумывает Виктору массу разных дел. Все колбы, сосуды, склянки надо перемыть, переставить зачем-то приборы, разобрать все ящики, сменить настольную бумагу и т. д. Виктор успел примириться со своей участью уборщицы, хотя в комнате столько ящиков, что она похожа на склад. Но часто приходится делать совершенно ненужную работу.

Виктор час раскладывал приборы, свертки и коробки на нижней полке стола, а потом Николай Николаевич вспомнил, что не постелили чистую бумагу. Пришлось все вынуть и укладывать снова.

Николаю Николаевичу не понравилось расположение столов — Виктор переставил их, но тут начальник сообразил, что перепутались розетки и несколько аппаратов нельзя будет включать. Виктор ставит все обратно.

Затем Николай Николаевич дает ему кипу расчетов. Работать с логарифмическими таблицами Виктор умеет. Сидит, считает. Проходит день, половина второго дня. Виктор подает готовые вычисления.

— Не так. Перепишите, проставьте все значения.

Виктор долго переписывает, но остается в твердой уверенности, что прежняя система записи была более рациональной и удобной.

Однако начальник придирается:

— Вычислено неверно, считать не умеете.

Виктор еще раз проверяет и, удивляясь собственной выдержке, хладнокровно доказывает, что все правильно.

Начальник неохотно соглашается:

— Ну ладно. Я должен быть уверен в правильности расчетов. Теперь сделайте чертеж нового держателя.

— А как?

— Привыкайте думать сами, вы же хотите стать инженером.

…В этот день произошло важное, как впоследствии оказалось, событие.

Был обеденный перерыв. В соседней комнате двое рабочих начали партию в шахматы. Виктор повертелся около, но увидел, что сыграть не удастся. Тем более, что игроки в ответ на несколько его замечаний только плечами пожимали: тоже, мол, советчик нашелся!

Тогда Виктор пошел поболтать к Зине и Клаве. Девушки кончили обедать и стали подсмеиваться над Виктором.

— Витя ходил смотреть на умную игру? Учись, Витенька, в жизни пригодится.

— Да они играть не умеют!

— Слышь, Клава, он так говорит, будто сам мастер.

— Мастер не мастер, но когда-то я занимался в Доме пионеров и имел второй разряд. Правда, я уже давно не играл. Мои товарищи мне быстро проигрывают, так что…

— Тебе здесь живо нос утрут! — перебила его Клава.

Виктор понял, что спорить бесполезно, и переменил тему.

— А вообще зачем тебя назвали Клавой? — удивился он. — Уж лучше Агафьей или Феклой.

Клава смутилась. Очевидно, это было ее больное место. Но на помощь пришла Зина:

— Витеньке, наверно, нравятся романтические имена: Нелли, Эмма, Нина…

Виктор не успел ответить, потому что услышал:

— Это вы Подгурский?

Девушки смолкли, а Зина хитро подмигнула. Виктор обернулся. За ним стояла невысокая девушка в синем халате.

Надо сказать, что Виктору нравился определенный тип девушек. «Тип Подгурского» — так называл их Ленька. Тот же Ленька однажды дал обобщенный портрет девушек этого «типа»: «Во-первых, ни одна блондинка Витьке не понравится. Пускай это они запомнят и перекрашивают волосы. Далее, желательно, чтобы прическа была короткой. Курносые носы Подгурский не признает. Но главное — глаза. Глаза должны быть большими, чуть-чуть удивленными и обязательно напоминать музыкальную гамму до минор».

Так вот, если бы Ленька находился сейчас в лаборатории, он бы воскликнул: «Да это законченный «тип Подгурского»!»

Между тем девушка сказала:

— Я комсорг вашей группы. Меня зовут Аля.

Виктор почему-то покраснел и, почувствовав это, выругал себя, после чего покраснел еще больше.

— Сегодня у нас собрание. Зина, это к вам тоже относится, — спокойно продолжала Аля, делая вид, что не замечает смущение Виктора. — А пока, Виктор, выйдем, поговорим.

Виктор пошел за ней, чувствуя на себе насмешливые взгляды лаборанток. «Снова будут дразнить», — подумал он и постарался придать своему лицу равнодушное выражение.

Во дворе было много народу. Але приходилось все время здороваться. Причем, как заметил Виктор, молодые рабочие делали специально крюк, чтобы подойти к ней поближе, и здоровались они более почтительно и сдержанно, чем с другими девушками из цехов. Виктора же разглядывали весьма бесцеремонно.

Виктор разговаривал с Алей минут десять. Он успел рассказать немного о себе, заметив мимоходом, что два года работал комсоргом. Аля сказала, что это очень здорово, что он для начала будет ответственным за спорт-работу и что вообще их группа, объединяющая все лаборатории, хорошая. Один лишь Михеев… Впрочем, вот он и сам.

И Аля указала Виктору на паренька лет шестнадцати в синем замасленном халате. Паренек шел и зевал. Несмотря на сопротивление (что видно было по дрожащему подбородку), зевота одолевала его, и он шел, закрыв глаза и раскрыв рот.

— Михеев! — окликнула Аля.

Михеев приоткрыл глаза, увидел Алю, захлопнул рот и уж после этого закрыл его ладонью.

— Сколько ворон проглотил? — осведомилась Аля,

— Все мои! Что, наверно, на собрание? Не пойду? Я сегодня занят.

— Скажи, когда в день собрания ты был свободен?

— У меня уважительная причина.

— Всегда у тебя причины.

Началась перепалка. Аля просила, уговаривала и угрожала Михееву. На щеках и на шее у нее выступили красные пятна.

Михеев возражал зло и равнодушно:

— Все! Мое слово — олово! Не могу — и точка!

Аля замолчала, совершенно растерянная. Но тут вмешался Виктор, на которого Михеев не обращал раньше внимания.

— Сними значок. Зачем ты его носишь? Тоже комсомолец! Его на коленях надо упрашивать: «Иди, дитятко, на собрание». И кто таких принимает?..

Виктор говорил это спокойно, с иронией, останавливаясь на каждом слове. Но на самом деле он страшно волновался. Это было сильнодействующее, но рискованное средство. Михеев мог его оборвать: «А тебе какое дело? Нашелся указчик! Катись отсюда к…»

Но Михеев, может, от неожиданности или потому, что не знал Виктора, изменился в лице, заморгал и все еще злым, но совершенно другим тоном ответил:

— Не надо на коленях упрашивать. Я сам понимаю. У меня причины… Но если надо, я останусь. — И, помолчав, добавил, искоса поглядывая на Виктора снизу вверх (Виктор был намного выше): — Но скучно там. Разговоры да разговоры!

— Это — другое дело. Но тут от тебя зависит. Предложи что-нибудь интересное.

— Зима наступает, лыжи бы…

— Давай! Наметим вылазки, подготовим кросс.

— Хорошо. Только вы не подумайте, что я не хотел на собрание. У меня причина объективная.