— Самая интересная сейчас проблема — постановка таракана на гусеничный ход.
Фраза страшно понравилась Виктору. Он спросил у Али, кто это. Аля усмехнулась:
— Это Баранов. Поступил в этом году в заочную аспирантуру. Тебе он понравился?
Виктор честно признался и, поймав взгляд, которым Аля провожала Баранова, почувствовал себя совсем маленьким и незначительным…
Раз Виктор поднялся в цех, вежливо поздоровался с секретаршей заместителя директора и хотел было к ней обратиться. Но секретарша даже не заметила его, так как в это время к ней подсел Баранов. Виктор переминался с ноги на ногу, не решаясь прервать их беседу, хотя разговор шел о пустяках, а Виктору требовалась всего лишь подпись. И тут он заметил на стенке прикрепленный кнопками листок, на котором было объявление о начале шахматного турнира. Там же указывалось, что запись производит Баранов. Виктор прочел объявление два раза и, дождавшись конца разговора, попросил Баранова записать его. Баранов смерил Виктора взглядом, но без какого-либо превосходства, скорее с любопытством.
— Вы давно у нас работаете?
— Нет.
— А я-то смотрю, что у нас за шикарный парень появился!
Затем Баранов спросил, где работает Виктор, и, узнав, что с Николаем Николаевичем, улыбнулся.
— Так вот он какой, «укротитель тигры». — И вдруг неожиданно задал вопрос: — Если вы сразу проиграете три партии, вы не бросите турнир? — И, обращаясь к секретарше, добавил: — А то все метят в Наполеоны. Всем первое место. Ведь турнир фактически на первенство завода. А как проигрыш, сразу «мне некогда, жена и дети…» У вас еще их нет?
Последние слова относились к Виктору.
— Я буду играть, даже если проиграю все.
— Похвально. Итак, нас теперь девять человек. Семь из конструкторского, Володин — это начальник первого цеха — и вы. Через два дня первый тур. Играем здесь.
«Самое хорошее, что я буду бывать с этими людьми, — думал Виктор, возвращаясь в лабораторию. — Надо узнать их ближе…»
То, что он будет вот так же, как Баранов, работать здесь конструктором, не вызывало у Подгурского никаких сомнений.
* * *
И вот он играет первую партию. Его противник, вытерев лысину и очки, с недовольным видом смотрит на фигуры.
«Что ему не нравится? — недоумевает Виктор. — Даже если принять во внимание, что у королевы нет головы, а у коня — подставки, то что из этого?»
Противник просит другие шахматы. Ему отвечают, что все заняты.
Подгурский играет белыми. Он испытывает во всем теле легкую дрожь. В первые три хода он сразу жертвует две пешки. Северный гамбит… Как ответит его противник?
Но тот вдруг сорвался с места и с криком: «Иван Петрович!» — скрылся в кабинете заместителя директора. Вернулся он через несколько минут и, вновь пустив в ход платок, пожаловался: «Запарился совсем».
Подошли два человека, взглянули на партию, но не ради интереса, а так, ради вежливости, и тут же заговорили о партии Акимова с Барановым. Из разговора Виктор понял, что это самые сильные игроки.
Между тем партия шла своим чередом. У черных материальное преимущество, у белых атака. Атака постепенно угасала. Виктор надолго задумался и, решив продолжать атаку, вывел вперед ладью. «Только вперед, только атаковать», — решил он. Ход за ходом нажим белых усиливался. Черные делали вынужденные ходы. Через час все было кончено. В турнирной таблице у Подгурского появилась единица. Противник качал головой, жаловался, что просмотрел простейшую комбинацию (хотя она уже ничего не решала), и так сокрушался, что Виктору стало неудобно.
Участники турнира и болельщики были возбуждены и обсуждали важное событие: Акимов сыграл вничью с Барановым…
Теперь Виктор решил только выигрывать. Вторая партия была очень упорная и длинная и закончилась к девяти часам вечера. Лишняя пешка Подгурского решила все дело. И когда противник сдался, Виктор прошептал про себя: «Так-то, Нина!»
XX. КОГДА РУГАЮТСЯ ДВОРНИКИ
Нина возвращалась одна из института. Она только что вышла из проходной и шла вдоль забора, машинально отсчитывая, сколько железных прутьев от столба до столба. Одиночество, как сказал кто-то из математиков, полезно для человека. Неожиданно сзади послышалось сопение, и вынырнувшая из темноты фигура в коротком полушубке произнесла голосом Ратновского:
Уходит день минута за минутой,
Пустеют коридоры института,
И ты впервые после института
Одна по темным улицам идешь…
Но на этом месте фигура поскользнулась и довольно плавно, всего лишь два раза взмахнув чемоданчиком, плюхнулась на снег.
— Ну вот, всегда так, — сказал, вставая и отряхиваясь, Ратновский, — сочинил такую красивую элегию и в самый торжественный момент… Ты чего не с девчонками?
— Сегодня просто не захотелось.
— А со мной?
— С тобой?.. Скажи, Валя, почему ты в последнее время сам бежишь от меня?
— Я? Шутишь! И потом, чего приставать к замужним дамам?
Последние слова Ратновский произнес совершенно другим тоном, и Нина пристально всмотрелась в его искривленное усмешкой лицо.
— Во-первых, я не замужем.
— Ну, скоро будешь.
— Почему? — спросила Нина после некоторого молчания, решив, что иронизировать над его преследованием «замужних дам» и стихами она успеет несколько позднее.
— Сама знаешь.
— Ну?
— А что, он хороший человек, солидный, выдвигающийся, умный, красивый… ну… и любит тебя.
— Даже?
— Что даже? Я бы мог подобрать еще килограмм разных эпитетов, да словаря нет с собой… Потом он просто выгодная партия, — добавил Ратновский со злостью.
Нина засмеялась.
— Ну и что?
— А то, что вам, девчонкам, только это и надо.
— Нахал!
— Вы говорите о литературе, музыке, об институтах и разных там высоких материях. А как только попался обеспеченный человек, вы раз — и замуж. И сразу все кончается. Муж, давай на наряды… Удивляюсь, как ты еще в институт ходишь. Ведь все равно бросишь.
Всю дорогу, до конца переулка, Ратновский громил женщин. На углу Нина спросила, кончил ли он, и, получив утвердительный ответ, сказала:
— Забавно! Я тебя еще не видела таким злым. Так вот какое у тебя мнение обо мне! Я это тебе припомню.
— Теперь уже все равно, — вздохнул Ратновский.
— Между прочим, у меня с Олегом все кончено, — не глядя на него, произнесла тихо Нина.
Ратновский раскрыл рот.
— Почему? — наконец выдавил он из себя.
Нина, как бы не слыша его вопроса, продолжала, все повышая голос:
— Понимаешь, всем казалось, что дело уже решено. И сам Олег ни на минуту не сомневался. Олег действительно выгодная партия. Он такой идеальный, что я его даже боюсь. Он все делает красиво и тонко. Даже объясняясь в любви, он немного подтрунивает над собой: дескать, вот до чего я опустился. И во всем у него чувствуется этакое превосходство.
…Глядя на ее взволнованное лицо, Ратновский подумал, что она, пожалуй, не столько для него говорит, сколько продолжает с кем-то спорить…
— Выгодная партия… Муж — глава семьи… Не хочу, не нужно мне этого. Мне надо учиться. Я должна стать инженером. Знаешь, почему я пошла в МВТУ? Потому, что меня пугали им: «Вот МВТУ — кошмарный институт, масса чертежей, девушкам там не место. Не вздумай туда идти, не губи свою молодость!» Ведь сами же студенты расшифровывают МВТУ так: «Мы Вас Тут Угробим». И вот, когда меня довели этими предостережениями, я плюнула и подала заявление. Но пока мне некогда учиться. Я превратилась в какую-то знойную женщину, испепеляющую сердца. Стоит с кем-нибудь поговорить, потанцевать, пойти в кино, как они начинают воображать бог знает что… И Ратновский, Валя Ратновский! Вот, думала, человек, который все правильно понимает, с которым можно будет просто дружить… А он? А он такой же! Единственно перед кем я виновата и кто мог бы на что-то рассчитывать, — это Виктор. Я думала, что сделала доброе дело, когда порвала с ним. Однако все не так-то просто. Последнее время мне кажется, что он гораздо лучше, чем я его себе представляла. Тебе надо у него поучиться. Чему? Нет, не шатанию по улицам, а хотя бы хорошему отношению ко мне… Ладно. Что ты еще скажешь в «свое оправдание»?
