Кумиры советской интеллигенции, среди которых два лауреата Нобелевской премии (Иосиф Бродский и Андрей Сахаров), один член Академии наук СССР (Андрей Сахаров), несколько крупных поэтов (Иосиф Бродский, Александр Галич и Наум Коржавин) и прозаиков (Владимир Максимов, Виктор Некрасов и Андрей Синявский), в вопросах истории оказались не только тенденциозны, но и малограмотны.

События 1939 года, которые они именуют третьим разделом Польши, на самом деле являются пятым расчленением этого государства между соседями, причем считать расчлененных невинными жертвами тоже не приходится.

Первые три раздела земель федерации Королевства Польша и Великого княжества Литовского, именуемого Речью Посполитой, между Россией, Пруссией и Австрией имели место в XVIII веке. Некогда могущественная держава, захватившая огромные территории соседей (в том числе Россию до Смоленска включительно), разваливалась на глазах, изнывая как от иностранных вторжений, так и от разгула собственного дворянства. Составляя почти 10% населения страны (в России — порядка 1%), буйная шляхта проматывала нажитое трудом крестьян и мещан, терзала страну в нескончаемых гражданских войнах и ни во что не ставила избираемых ею же самой королей.

Согласно конвенции, подписанной в Вене 19 февраля 1772 года российской императрицей Екатериной II, прусским королем Фридрихом II и австрийской императрицей Марией-Терезией, в том же году состоялся первый раздел Речи Посполитой. Русско-польская война 1792 года и русско-прусская конвенция 22 января 1793 года привели к изъятию в пользу обеих монархий очередных территорий. После подавления восстания под руководством генерала Тадеуша Костюшко Австрия, Пруссия и Россия поделили между собой оставшиеся земли Речи Посполитой, и ее последний король — Станислав II — 25 ноября 1795 года отрекся от престола.

При этом Россия взяла ранее входившие в состав Киевской Руси украинские и белорусские земли до Бреста, а также Литву и де-факто давно уже контролируемое Петербургом Курляндское Герцогство в Западной Латвии. Австрия получила Галицию (Западную Украину) со Львовом, Люблин и Краков, а Пруссия — Познань, Гданьск и Варшаву. Взяв себе главным образом этнически близкие территории, ранее входившие в состав Киевской Руси, а Берлину и Вене предоставив переваривать буйное польское меньшинство, Екатерина II поступила чрезвычайно грамотно, чего нельзя сказать о польской политике наследовавших ей правителей страны.

После того как Наполеон воссоздал из австрийских и прусских земель Польское государство, именуемое Варшавским Герцогством, его почти 60-тысячная армия в составе общеевропейского воинства двинулась на Москву. Неудовлетворившись возвратом своих исконных территорий, ясновельможное панство желало восстановления границ как минимум 1772 года.

На временно занятых противником территориях Литвы и Западной Белоруссии было воссоздано Великое княжество Литовское, которое дало повелителю Европы более 20 тысяч солдат и в перспективе могло объединиться с Варшавским Герцогством в новую Речь Посполитую. Это образование просуществовало недолго, и в конце 1812 года Россия вернула временно утраченные территории. Но, к сожалению, одержимому прогрессивными идеями внуку Екатерины Александру I этого оказалось мало.

Вместо того чтобы оставить все как при бабушке, отрезать за свои заслуги в победе над Наполеоном тогда еще пророссийскую и православную Галицию, а прочее взять деньгами или содействием в изъятии у Османской империи черноморских проливов, император решил создать на западных рубежах страны несколько государств, связанных с Россией личной унией, и править там как конституционный монарх.

Планировалось обустроить таким образом присоединенную к России в 1809 году Финляндию, захваченную после русско-турецкой войны 1806—1812 гг. Бессарабию и отошедшую к России большую часть Варшавского Герцогства с собственно Варшавой, Лодзью и Люблином, получившую название Царства Польского. Пруссия получила крайний запад страны с Познанью и Гданьск, Австрия сохранила Галицию, а в Кракове до 1846 года существовала полунезависимая республика, отошедшая затем австрийцам.

В Бессарабии проект Александра не довели до ума. В Финляндии, провозглашенной Великим княжеством, императорский эксперимент, усугубленный наследниками, привел к ускоренному формированию государственных институтов, включая армию, валюту и таможенную службу, которыми сторонники независимости страны впоследствии успешно воспользовались.

Но если финны до конца XIX столетия вели себя спокойно, то Польша вскоре превратилась в незаживающую язву на теле державы. Российский император короновался в Варшаве как польский король, чья власть строго ограничивалась конституцией и двухпалатным парламентом из Сейма и Сената. Королевство располагало собственной 35-тысячной армией, состоявшей главным образом из наполеоновских ветеранов и участников восстания Костюшко.

Особенно благоволил полякам императорский наместник и брат царя Великий князь Константин Павлович. Регулярно подчеркивая свое пренебрежение к дислоцирующемуся в Варшаве российскому контингенту, он столь же постоянно заявлял о симпатиях к аборигенам. Князь неоднократно заявлял, что в душе он совершенный поляк, и даже среди последних заслужил прозвище «матери польского войска и мачехи русского». Если же особо наглые выходки ясновельможных панов вынуждали Константина принять к виновным дисциплинарные меры, в дело вступал его друг детства и начальник штаба генерал-лейтенант Дмитрий Курута. После чего уже готовящийся к разжалованию в рядовые или отправке в Сибирь пан, как правило, отделывался легким испугом. На официальных же смотрах и мероприятиях складывалось впечатление, что бравшие Париж, Берлин и Варшаву российские войска находятся в Польше на положении бедных родственников, на побегушках у победоносных шляхтичей.

Даже когда, уже после смерти Александра I, была выявлена связь части польской верхушки с декабристами, дело завершилось ничем. Следствие определило, что с декабристами активно сотрудничало как минимум семь членов Сената, будущий лидер польской революционной эмиграции историк Иоахим Лелевель и адъютант самого Константина Михаил Мицельский. Вся компания была арестована, и Николай I хотел судить ее тем же порядком, что и декабристов. Однако польский главком на основании несоответствия такого суда польской Конституции воспротивился желанию венценосного брата. Ему удалось настоять на предании арестованных суду их же коллег-сенаторов, а те подсудимых либо оправдали, либо приговорили к символическим наказаниям.

Еще раньше похожая история произошла со 166 студентами и преподавателями Виленского университета, входившими в подпольную организацию Лелевеля. Под давлением Великого князя 151 человек вообще не был наказан, шестерых преподавателей всего-навсего уволили, а девятерых студентов исключили. Даже когда шестерых юных патриотов прихватили за организацию убийства самого императорского брата, тот самолично отменил им смертную казнь, заменив ее двоим ссылкой в Сибирь, а прочим — отдачей в солдаты (где соплеменники всех чинов, естественно, встретили молодых людей как героев).

Неудивительно, что, когда на варшавских торжествах по поводу открытия Сейма генерал Иван Паскевич возмущенно спросил у графа Остермана, что из этого будет, тот, не задумываясь, ответил: «Через десять лет ты со своей дивизией будешь их штурмом брать!»^{34}. Будущее показало, что граф ошибся всего на три года.

В России население и не могло мечтать о таких правах, но польская местная элита с каждым годом все громче требовала независимости. И не простой (на которую, без сомнения, имела право), а непременно в границах 1772 года, то есть с украинскими и белорусскими поместьями да мужичками.