Человечекъ влетелъ и закричалъ резкимъ назойливымъ голоскомъ:

— Где здесь члены временнаго правительства?

Мы сидели за столомъ. Стража уже окружила нас кольцомъ.

— Временное правительство здесь, — сказалъ Коноваловъ, продолжая сидеть. — Что вамъ угодно?

— Объявляю вамъ, всемъ вамъ, членамъ временнаго правительства, что вы арестованы. Я председатель военно-революцюннаго комитета Антоновъ.

— Члены временнаго правительства подчиняются насилiю и сдаются, чтобы избежать кровопролитiя, — сказалъ Коноваловъ.

— Чтобы избежать кровопролитiя! А сами сколько крови пролили! — раздался голосъ изъ толпы за кольцомъ стражи. И следомъ сочувствующiе возгласы съ разныхъ сторонъ.

— А сколько нашего народа побито изъ ружей да пулеметовъ!..

Это была явная выдумка.

— Это неправда! — энергично крикнулъ Кишкинъ. — Не правда! Мы никого не разстреливали. Наша охрана только отстреливалась, когда на нее производили нападенiя и стреляли.

Вмешался Антоновъ:

— Довольно, товарищи! Перестаньте! Все это потомъ разберется… Теперь надо составить протоколъ. Я сейчасъ буду писать протоколъ. Буду всехъ опрашивать… Только вотъ сначала. Предлагаю выдать все имеющееся у васъ оружiе.

Военные сдали opyжie, остальные заявили, что оружiя у нихъ нетъ..

— Обыскать, обыскать надо!

— Товарищи, прошу соблюдать тишину. Обыскивать не надо!.. — Обращаясь къ намъ: — Я вамъ верю на слово…

Антоновь приступит къ опросу.

Мы все стали надевать пальто и шляпы.

У Кишкина не оказалось ни пальто, ни шляпы: куда-то исчезли.

Комната была полнымъ-полна народа. Солдаты, матросы, красногвардейцы. Все вооруженные, некоторые вооружены въ высшей степени: винтовка, два револьвера, шашка, две пулеметныхъ ленты.

Около Антонова стоялъ высокш молодой человекъ въ военной солдатской форме цвета хаки. Потомъ оказалось — Чудновскiй.

Опросивъ всехь, Антоновь сталъ писать протоколъ, какъ потомъ оказалось, черновой. Кажется, ему помогалъ Чудновскiй…

А у насъ начались разговоры и со стражей, и съ другими, наполнявшими комнату солдатами и матросами.

На многихъ лицахъ выраженiе взволнованности и враждебности схлынуло: они стали спокойными, некоторые даже приветливыми.

— А вы кто будете? — слышу, рядомъ спрашиваютъ Карташева. Отвечаетъ. Начинается беседа.

Оборачиваюсь къ нимъ. Карташевъ сидитъ на стуле, откинувшись назадъ, смотритъ глубокими и ласковыми глазами на своихъ двухъ собеседниковъ и что-то говоритъ. А собеседники его, оба матросы, опираясь на винтовки, нагнулись къ нему и слушают внимательно. И лица у нихъ человечески.

— А вы кто будете? — обращается ко мне высокiй матросъ. Лицо у него спокойное и прiятное.

Сказалъ… Сталъ разспрашивать. Отвечаю… Сталь задавать общiе вопросы. Говорилъ ему о предполагавшемся на дняхъ отъездъ двухъ членовъ временнаго правительства на конференцiю для решетя вопроса о мире, объ учредительномъ собранiи… Слушаетъ внимательно. Въ глазахь недоуменiе и боязнь поверить…

На диване сидитъ Терещенко и, по обыкновенiю, усиленно куритъ и беседуетъ тоже. О чемь — не слышу.

На лице у Гвоздева застыло выраженiе обиды, какъ у человека, который только что получилъ незаслуженное оскорбление.

— Какую же я кровушку пилъ, когда я самъ — простой рабочiй, — говорилъ онъ обиженнымъ голосомъ, — вотъ, видите, билетъ. Вотъ возьмите, читайте: членъ совета рабочихъ и солдатскихъ депутатовъ… Сиживалъ при самодержавiи сколько за рабочихъ. Какой же я буржуй!

На него посматриваютъ съ недоуменiемъ, иные съ сочувствiемъ, и у всехъ въ глазахъ боязнь поверить…

Ихъ начальство имъ сказало: арестовать членовъ временнаго правительства, потому что они — буржуи. Этотъ, можетъ, вретъ что-нибудь. Похоже на правду, а можетъ и вретъ. Тамъ видно будетъ: начальство разберетъ!..

Въ комнате стоить гулъ.

Когда при опросе выясняется, что Керенскаго нетъ, раздается отвратительная брань. Слышатся отдельные провокационные выкрики.

— И эти убегутъ! Чего тутъ протоколъ писать!.. Приколоть и протокола не надо!..

— Переколоть ихъ тутъ всехъ, сукиныхъ детей!.. — Дальше следовала многоэтажная нецензурная брань. — Чего съ ними возиться! Попили нашей крови! — закричалъ какой-то низкорослый матросъ и стукнулъ по полу винтовкой — хорошо помню, безъ штыка. И огляделся вокругъ. Это было почти призывомъ. Онъ вызвалъ сочувственные отклики:

— Какого черта, товарищи! Приколоть ихъ тутъ! И вся недолга!…

Антоновъ поднялъ голову и резко закричалъ:

— Товарищи, вести себя спокойно! Все члены временного правительства арестованы, они будутъ заключены въ Петропавловскую крепость. Никакого насилiя надъ ними учинить я не позволю. Ведите себя спокойно!

— Я, да я! Что такое «я» да «я»!.. Какое ты тутъ начальство!.. — вдругъ налетълъ на Антонова стоявшiй около него молчаливо солдатъ съ плоскимъ равнодушнымъ лицомъ, на которомъ внезапно загорелись въ узкихъ глазахь два злобныхъ огонька.

— Молчать! Прошу молчать! Я здесь представитель отъ Военно-революцiоннаго комитета! Мне вручена власть! Товарищи, уважайте самихъ себя! Соблюдайте порядокъ! Теперь власть въ вашихъ рукахъ, вы должны соблюдать порядокъ!.. Я васъ, товарищъ, прошу помолчать и мне не мешать! — закончилъ онъ, обращаясь къ солдату.

Стража обрушилась на солдата:

— Ты что тутъ!.. Помолчи! Онъ — выборный! Надо, чтобы порядокъ былъ!

— Порядокъ, порядокъ… — замолкая, бормоталъ солдатъ. Протоколъ затягивался, возбужденiе начинало возникать и могло прорваться сразу, неожиданно и неудержимо… Наконецъ протоколъ конченъ.

Антоновъ начинаетъ его оглашать. Идетъ перечень фамилiй всехъ арестованныхъ. Просить отзываться.

Кроме 15 членовъ временнаго правительства, Пальчинскаго и Рутенберга, съ нами еще оказались генералъ по особымъ порученiямъ при верховномъ главнокомандующемъ Борисовъ и офицеръ — не то прапорщикъ, не то подпоручикъ Чистяковъ. Первый изъ этихъ двухъ провелъ съ нами все время съ вечера, часовъ съ 7—8, второго я увидалъ только въ этотъ моментъ въ нашей комнате. Кажется, онъ былъ однимъ изъ адъютантовъ Керенскаго.

Прочтя последнюю фамилiю, спрашиваетъ: «Все?»

— Меня пропустили, — заявляетъ Терещенко. Называетъ себя.

— Благодарю васъ. Запишу васъ последнимъ — девятнадцатыми

Все формальности кончены.

Чудновский назначается комендантомъ Зимняго дворца. Комната, въ которой мы арестованы, будетъ опечатана, чтобы сейчасъ не производить въ ней обыска.

— Ну, какъ же теперь мы ихъ доставимъ въ крепость. Товарищи, автомобили есть? — обращается Антоновъ.

— Нетъ автомобилей! — отвечаетъ кто-то угрюмо и враждебно-решительнымъ голосомъ…

— Чего тамъ автомобили!.. Пускай пешкомъ прогуляются!

— Ишь какiе баре! Пускай походятъ — довольно покатались!

— Чего тамъ! Пешкомъ ихъ гнать — и все тутъ! Прогуляются!..

— Товарищи, я прошу молчать, — опять закричалъ Антоновъ, — тутъ распоряжаюсь я!

Онъ на минуту задумался и сказалъ потомъ:

— Ну, хорошо, мы ихъ доставимъ пешкомъ.

Онъ отдалъ распоряженiе образовать цепь. Одинъ впереди. За нимъ арестованный и два стражника съ нимъ по бокамъ. Опять стражникъ и опять за нимъ арестованный съ двумя стражниками по бокамъ и т.д.

Пропуская черезъ дверь, опять произвели перекличку. Наконецъ тронулись въ путь»^{27}.

Думаю, одного этого подробного рассказа непосредственного участника событий из антибольшевистского лагеря достаточно, чтобы понять, что, рассказывая о большевистском перевороте, Пивоваров бредит. Точно таким же бредом является и его рассказ о выступлении германских коммунистов, которое началось не ровно через год после Петроградского, а 5 января 1919 года, через 14 месяцев. Повстанцы действовали вяло, Рейхстаг не штурмовали и были быстро разгромлены, но без всякого участия герра Людендорфа. Берлин зачистили фрайкоры (добровольческие корпуса) генерала Людвига Меркера и полковника Вильгельма Рейнгардта.