«И теперь уже,— писал начальник столичной охранки Л. Н. Кременецкий,— собрание русских рабочих начинает обрисовываться как благожелательный общественный элемент. К тому же оно все более начинает приобретать симпатии в разумно-частной среде русских рабочих» [452].

Рядовые члены «Собрания» всегда считали Гапона своим единственным полноправным руководителем. Ни его связь с Департаментом полиции, ни разногласия с членами Правления им известны не были. Рабочим импонировало, что во главе их организации стоит молодой красивый священник с горящими глазами, что говорит он привычно и просто, на понятном им языке. Они сызмальства привыкли с уважением слушать и слушаться священников. Гапон не возбуждал в них никаких сомнений в праве главенства над ними. Он был их человеком, не то что интеллигенты из политических партий,— опрятные, холеные, как хозяева их фабрик. Невольно всплывал вопрос: им-то что здесь надо с их замысловатыми призывами? А коли на такой вопрос получить понятный ответ непросто, к интеллигентам относились с недоверием и антипатией.

В течение всего 1904 года Гапон регулярно получал в Департаменте полиции деньги на расширение и нормальное функционирование «Собрания». Ему открыто покровительствовали Плеве, митрополит Антоний, петербургский градоначальник И. А. Фуллон. Популярность Гапона и «Собрания» непрерывно росла. В июле 1904 года вождь московских черносотенцев В. А. Грингмут искал с ним встречи в Петербурге и приглашал посетить Москву, его петербургский коллега глава столичных черносотенцев А. И. Дубровин также пытался наладить контакт с Гапоном и «Собранием». Все это не могло оставаться не замеченным членами «Тайного комитета», и они ему не доверяли. «За ним все время следили,— писал Павлов,— и в смысле тактики не только ставили ему препятствия, но часто категорически требовали идти совсем по другим путям и заставляли его подчиняться. Все это было основано на недоверии к нему» [453].

Назначение князя П. Д. Святополк-Мирского министром внутренних дел вместо убитого Плеве внесло заметное оживление в общественную жизнь столицы. В сравнении со своим предшественником он считался человеком прогрессивным. Император обещал ему некоторые конституционные преобразования — таково было условие Святополк-Мирского при получении им поста министра внутренних дел. Он давно понимал, что реформы необходимы. Еще в 1901 году, зная о невыносимых условиях жизни рабочих, Святополк-Мирский писал: «Я не могу не отметить, что в самой жизни рабочих есть немало условий, облегчающих пропагандистам их разрушительную деятельность» [454].

6—9 ноября 1904 года в Петербурге состоялся съезд земских и городских деятелей. То, что при Плеве делалось конспиративно, Святополк-Мирский разрешил открыто.

«В это время начались земские петиции,— вспоминал А. Е. Карелин,— мы читали их, обсуждали и стали говорить с Талоном, не пора ли, мол, и нам, рабочим, выступить с петицией самостоятельно. Он отказывался.

Сошлись в то время мы с интеллигентами — Прокоповичем, Кусковой, Богучарским и еще двумя какими-то женщинами. Просили Кузина привести их. Он привел, и вот в начале ноября, в субботу, четверо нас — я, Кузин, Варнашев и Васильев и эти интеллигенты сошлись у Гапона. (...)

Вот тогда-то на этом собрании Гапон объявил свою петицию. Интеллигенты были очень сильно поражены и сознались, что это было лучше их программы, шире» [455].

Гапон прочиїал «интеллигентам» политические и экономические требования «Собрания» к правительству, написанные им еще в марте 1904 года и одобренные Карелиным, Кузиным, Васильевым и Варнашевым. Один из первых исследователей истории текста петиции А. А. Шилов, назвал эти требования «Программой пяти». Он считал их первым вариантом петиции[456], которую рабочие впоследствии намеревались передать царю.

Обнародовать тогда петицию, или «царскую хартию», как называл ее автор, Гапон не пожелал, говорил, «что если бы обстоятельства могли сложиться таким образом, чтобы депутация от рабочих могла явиться непосредственно к царю, то, принимая во внимание психологию момента, таким шагом можно было бы достигнуть многого» [457].

С. Н. Прокоповича, Е. Д. Кускову, В. В. Хижнякова и В. Я. Богучарского пригласили рабочие, а не Гапон. Им хотелось знать, что интеллигенты-теоретики думают о программе «Собрания». Гапон же недолюбливал и побаивался интеллигентов, ему всегда было с ними тревожно и неуютно. Он терял уверенность, ощущал их превосходство и оттого опасался, что при появлении интеллигентов в «Собрании» кончится его влияние на рабочих. Члены «Тайного комитета» так же, как и Гапон, не желали к делам «Собрания» подпускать интеллигентов. Они не разделяли пристрастий интеллигентов к теоретизированиям, которыми, как им казалось, подменяется незнание нужд трудового народа, и считали, что рабочим движением, борьбой рабочих за облегчение своего положения должны руководить рабочие. Кому, как не им, знать, что им надо и в чем их интерес. Члены «Тайного комитета» стремились к самостоятельности и легальной борьбе [458] и не желали подчиняться никаким решениям никаких партий. В отношении к интеллигенции и революционным партиям рабочие разногласий с Талоном не имели. Партийные члены «Собрания» входили в него как частные лица, они не информировали свои организации о том, что в нем происходит. Поэтому в революционных партиях лишь смутно представляли, что в конце 1904 года происходило в «Собрании».

«Как это ни странно,— писал революционер В. И. Невский,— но революционные организации столицы проглядели тот рост и вместе с ростом то постоянное перерождение основанных Талоном легальных рабочих организаций, которое уже к началу 1904 г. сделало их своего рода рабочими клубами, а не простыми лишь обществами взаимопомощи, какими они являлись при своем зарождении. Причиной этого было частью то, что гапоновские отделы в отличие от зуба-товских обществ 1902—1903 гг. не взяли агрессивной политики против рабочего движения. Таким образом, собрания конца декабря 1904 г., когда на почве местного конфликта на Путиловском заводе гапоновское начало открыло борьбу с союзом фабрикантов и заводчиков, застали социал-демократов врасплох» [459].

В конце декабря 1904 года за Нарвской заставой распространилось известие об увольнении мастером вагонной мастерской Путиловского завода Тетявкиным рабочих Сергунина, Субботина, Уколова и Федорова [460]. Все они оказались членами «Собрания». 27 декабря сходка Нарвского отдела постановила послать депутации к директору Путиловского завода С. И. Смирнову, старшему фабричному инспектору С. В. Чижову и градоначальнику Фуллону.

Опережая депутацию, 29 декабря к Чижову явился Гапон. Он попросил о разговоре без свидетелей, инспектор согласился. Чижов вспоминал, что, когда они остались наедине, Гапон в категорической форме потребовал от него прекратить покровительство зубатовской организации «С.-Петербургское общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве» и заключить союз с «Собранием». Гапон заявил, что в противном случае против Чижова «будет пущено в ход все: суд, печать, раздражение 6000 рабочих. На мой вопрос, значит ли раздражение рабочих, что меня могут убить, ответил— да»[461]. Гапон потребовал от Чижова заступничества за уволенных рабочих. Их восстановление позволило бы предотвратить конфликт «Собрания» с администрацией Путиловского завода. Гапон ушел ни с чем. Этот его поступок был одним из последних свидетельств желания Гапона не вступать в политическую борьбу. На другой день депутация рабочих отправилась к директору Путиловского завода. Смирнов заявил посетителям, что уволен один Сергунин за неумелую работу, Субботин перестал ходить на завод, Уколов предназначался к увольнению, но не уволен, об увольнении Федорова вопрос не ставился [462]. Визит депутации к инспектору Чижову не дал никаких результатов, Фуллон обещал содействие. 2 января 1905 года собрание Нарвского отделения с участием рабочих Путиловского и Семянниковского заводов, Резиновой мануфактуры и других предприятий признало объяснения Смирнова неудовлетворительными и постановило «поддержать товарищей», то есть начать забастовку.