Макаров никогда не «восставал» против применявшейся его ведомством провокации. В своих показаниях Чрезвычайной следственной комиссии он лгал. Макарова на посту товарища министра внутренних дел сменил П. Г. Курлов, два года возглавлявший политический сыск империи. Приведу отрывок из его воспоминаний:

«Допустим, что боевая организация имеет в виду совершить какой-нибудь террористический акт, в котором должен принимать участие и данный сотрудник (секретный агент.— Ф. Л.). Если его отсутствие может иметь своим следствием неудачу предполагаемого преступления, то руководители сыска поступают безусловно непозволительно, если оставляют его в организации, то есть дадут возможность совершить задуманный террористический акт. Но если изъятие его из организации ни в коем случае не помешает исполнению революционного акта, то очевидно, что присутствие сотрудника в группе является только необходимой предосторожностью. Итак, мой взгляд на провокацию можно формулировать следующим образом: если революционное движение является результатом лишь деятельности сотрудников, то служба их правительству недопустима, но если оно существует и без них, именно, если движение не зависит от этих сотрудников, а ведется другими лицами, то служба сотрудников является абсолютно необходимой» [209].

О чем думал отставной командир Отдельного корпуса жандармов, когда писал эти строки?.. Считал ли читателей людьми недалекими или не понимал, о чем пишет?..

«Под „провокацией",— размышлял далее Курлов,— надо, стало быть, понимать не желание ориентироваться относительно задуманных и предполагаемых преступлений, а нарочитую организацию их с целью достигнуть личных выгод или отличиться перед начальством» [210].

Бывший московский градоначальник генерал А. А. Рейнбот, давая показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, подтвердил существование полицейской политической провокации по Курлову:

«Я хочу выяснить, что я понимаю под провокацией. Я понимаю под провокацией всегда вот что: например, одно время жандармские офицеры получали Владимирский крест за открытие типографий; и бывали случаи — в лучшем виде! — что поставят типографию, сорганизуют, затем ее откроют и хвастаются, что они получили крест» [211].

Рейнбота следует отнести к немногим представителям царской администрации, боровшимся с провокацией. На том же допросе он сказал:

«У меня был взят человек, который шел против провокаторских выступлений,— Н. А. Макаров, который ушел из Департамента полиции именно потому, что он совершенно разошелся с Рачковским по поводу его политики и по поводу его погромных воззваний; я тогда переговорил с П. Н. Дурново (министр внутренних дел.— Ф. Л.) и взял его, чтобы поставить розыскное дело в Москве без провокационных приемов» [212].

Среди сотрудников политического сыска провокация, действия провокатора трактовались совершенно иначе, чем понимаем их мы. Определение провокатора по-полицейски дал С. Б. Членов, один из участников работы Комиссии по обеспечению нового строя, обследовавшей деятельность Московского охранного отделения весной 1917 года: «На жандармском языке „провокатор“ — это секретный сотрудник, участвующий в революционном движении, совершающий те или иные политические акты без ведома и согласия того розыскного учреждения, в котором служит. Именно в этой „тайности" по отношению к жандармам, в этом участии в революционной работе не из „государственных", а из „личных" видов и усматривала охранка „провокацию"» [213].

Такое ведомственное определение провокатора весьма расплывчато и эгоистично. Если его принять как правильное, то правду говорили руководители политического сыска, что они категорически против провокации. Но в том-то и дело, что это определение не провокатора, а двойного агента, контрагента...

Жандармский генерал А. И. Спиридович, написавший в эмиграции весьма субъективные и не во всем правдивые воспоминания, попытался в них объяснить, почему среди революционеров встречались желающие послужить охранке. «Чаще всего,— писал он,— конечно, из-за денег. Получить несколько десятков рублей в месяц за сообщение два раза в неделю каких-либо сведений о своей организации — дело нетрудное... если совесть позволит. А у многих ли партийных деятелей она была в порядке, если тактика партии позволяла им и убийства, и грабеж, и предательство, и всякие другие менее сильные, но неэтичные приемы?» [214].

Однобокость суждения о причинах желания завербоваться в охранку очевидна. Из революционных партий в провокаторы добровольно шли очень редко, чаще в партии засылали готовых агентов. В доносчики, осведомители из подонков действительно просились многие, в них отбоя не было, шли за гроши. Из революционной среды вербовали с трудом, и причиной согласия чаще всего был страх, страх перед смертной казнью, каторгой, иногда охранникам удавалось запутать, шантажировать, некоторые шли из обиды, мести, тщеславия и лишь иногда из-за денег. Позже читателю предстоит подробно узнать, как склоняли революционеров на службу в охранку.

Бывший товарищ министра внутренних дел В. Ф. Джунковский на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии чистосердечно заявил:

«Провокациею я считаю такие случаи, когда наши агенты сами участвовали в совершении преступления. (...) Сами устроят типографию, а потом поймают и получают ордена. Вот относительно таких вещей я был немилосерден» [215]°. Джунковский сказал правду. Именно он прекратил провокаторскую деятельность Малиновского, именно он запретил вербовку учащихся средних учебных заведений в осведомители. Джунковский являлся исключением для политического сыска и царской администрации вообще. Ему принадлежала инициатива расследования деяний Г. Е. Распутина. В составленной Джунковским всеподданнейшей записке изложены факты, характеризовавшие старца с самой отрицательной стороны. В заключение товарищ министра внутренних дел писал, что общение царской семьи с Распутиным «расшатывает трон». В результате интриг сторонников старца царь распорядился 15 августа 1915 года уволить Джунковского от должности с переводом в действующую армию.

Офицеры агентурных отделов с завербованными или внедренными секретными сотрудниками встречались на конспиративных квартирах и получали от них устную или письменную информацию. Агентурные записки, составленные офицерами на основании сведений, полученных от агентов, передавались руководителям отделов и далее начальникам Охранных отделений, а от них в виде обобщенных докладных записок поступали в Особый отдел Департамента полиции.

Начальник Московского охранного отделения Зубатов разработал этику поведения жандармского офицера из Агентурного отдела с секретным сотрудником и пытался привить ее своим молодым подчиненным. Его наставления донес до нас благодарный ученик Зубатова генерал Спиридович:

«Вы, господа,— говорил он,— должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее как зеницу ока. Один неосторожный шаг, и вы ее опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, доверятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно. Штучников гоните прочь, это не работники, это продажные шкуры. С ними нельзя работать. Никогда и никому не называйте имени вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию и помните только по псевдониму.

Помните, что в работе сотрудника, как бы ни был он вам предан и как бы он честно ни работал, всегда, рано или поздно, наступает момент психологического перелома. Не прозевайте этого момента. 3tq момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником. Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпустите его. Расставайтесь с ним. Выведите его осторожно из революционного круга, устройте его на легальное место, исхлопочите ему пенсию, сделайте все, что в силах человеческих, чтобы отблагодарить его и распрощаться с ним по-хорошему.