В душе Лотара стало нарастать беспокойство — так бывало всегда, когда действие алкоголя ослабевало. Тоска отрезвления вырывала его тогда из благостного дурмана самоуверенности, вызванного хмелем. В присутствии матери он не мог вытащить фляжку и заглушить подступающее похмелье. На пустынном шоссе за Фризаком он сделал судорожную попытку удержать благодушное настроение, в котором обычно пребывал после выпивки, и только благодаря мучительной остроте воспоминаний, навеянных названиями знакомых мест, ему удалось забыть о пустоте, заполнившей все внутри. Обрывочные картины того времени, которое Лотар иногда с усмешкой называл своей «героической юностью», проскакивали мимо него с такой же скоростью, как и торфяные разработки, поля ржи и дубовые рощи этого края, который был фоном его прошлого; и непреодолимое желание вернуть те годы, вырвать и их, и Мелани из небытия — нелепая мысль, порожденная начинающимся похмельем, — где-то на шоссе за Фризаком вдруг подсказало ему, что через несколько километров будет развилка, от которой на север ведет дорога через Ринское болото на Нойруппин.

Он прикинул в уме, как вернее отвлечь внимание матери, и, заметив издали развилку с дорожными указателями, протянул руку к бутерброду и принялся жевать. Перед самым перекрестком он, как бы нечаянно, уронил его, и, пока мать нагибалась за бутербродом, поскольку он не мог бросить руль, он уже проскочил критическую точку и покатил по дороге, отходившей в сторону от межзонального шоссе. Когда она протянула ему хлеб, предварительно самым тщательным образом отряхнув с него пыль, он поблагодарил и некоторое время пристально следил краем глаза за выражением ее лица. Она редко ездила на машине, поэтому не обратила внимания на то, что шоссе стало уже; даже участки, мощенные булыжником — а один был и вовсе без покрытия, — не заставили ее насторожиться; лишь один раз она отметила, что дорога стала хуже, но так, видимо, ничего и не заподозрила. Они проскочили с ходу несколько деревень. И, лишь заметив на выезде из какой-то деревни указатель «До Нойруппина-15 км», она забеспокоилась.

Дотронувшись до его руки, она сказала:

— Мы поехали не по той дороге.

Лотар промолчал в ответ, и она нетерпеливо дернула его за рукав.

— По той дороге мы не должны были попасть в Нойруппин, — сказала она. — Ты совсем не туда поехал.

Лотар уже почти не ощущал действия алкоголя, но именно в такие минуты на него всегда находило какое-то дикое ожесточение и желание сорвать на ком-нибудь беспричинную злость, поэтому он не стал выкручиваться и оттягивать объяснение.

— Еду куда надо, — бросил он раздраженно. — Хочу сделать небольшой крюк.

— Сейчас же развернись! — приказала старая женщина, поняв, в чем дело. Она напряженно выпрямилась на сиденье. — Ты знаешь, наш проезд зарегистрирован. Если мы не попадем

вовремя на контрольный пункт…

Она оборвала себя на полуслове и, обиженно пожав плечами, погрузилась в гордое и скорбное молчание, как делают взрослые, поняв, что им не удастся с легкостью урезонить заупрямившегося малыша.

— Совсем небольшой крюк, — уже мягче сказал Лотар, — мы успеем вовремя на контрольный пункт в Людвигслусте.

Но мать не проронила в ответ ни звука, и он, не глядя на нее, чувствовал, что теперь, после вспышки возмущения, она вся сжалась в комок и испуганно замерла. «Я веду себя как последняя свинья, — подумал Лотар, — надо развернуться и ехать обратно». Но вместо этого продолжал катить вперед.

Они проскочили Нойруппин, никто их не остановил. У памятника Фонтане стояли два молодых полицейских, но они только спокойно поглядели им вслед. Просторные площади городка были пустынны в этот серенький день. За городской стеной Лотар свернул на шоссе, которое вело к озеру Мюриц, расположенному уже в Мекленбурге, потому что мало-помалу в его памяти отчетливо всплыл лесок на берегу озера недалеко от деревни под названием Клинк, где он как-то провел полдня с Мелани. Он мог бы поехать в Райнсберг или в десяток других мест, потому что все эти края были живы в его памяти прогулками с Мелани — иногда с ней одной, иногда в обществе ее мужа и детей, если удавалось вытащить Рихарда Брама. Но по какой-то причине, может быть по чистой случайности, в последние четверть часа память Лотара зацепилась именно за тот день на озере возле деревни Клинк, и теперь он вел свой «опель» туда, на север. Когда они выехали за пределы городка, он взглянул в зеркальце заднего вида, чтобы убедиться, что их не преследуют. Шоссе было пустынным.

Он слышал, что мать что-то сказала, но, погрузившись в свои мысли, почти не уловил смысла слов.

— Это добром не кончится, — сказала она. Звук ее голоса, хриплого и старческого, напоминал хруст хвороста.

Лотар чуть не проскочил то место, которое искал, да и узнал-то его лишь благодаря тому, что, доехав до леса за деревней Клинк, увидел справа поблескивание озера. Он затормозил, чтобы оглядеться. Старый буковый лес — высокие гладкие стволы со светло-зелеными кронами, еще сохранившими весеннюю нежную окраску, — был такой же, как тогда, когда он гулял здесь с Мелани, и так же, как тогда, вид на озеро открывался справа-там, где чаща переходила в редкий подлесок; и все-таки что-то неуловимо изменилось. Подумав, Лотар решил, что все дело в том, с какой стороны сюда попадешь: с Мелани он шел пешком от деревни Клинк, неся в руке ее пляжную сумку, а сегодня подъехал на машине-от этого перспектива несколько сместилась. Кроме того, он точно помнил, что в тот далекий довоенный день было ветрено и солнечно, а сегодня погода выдалась тихая и пасмурная; тогда озеро сверкало и искрилось, а сегодня только слабо поблескивало, отливая серовато-голубым сквозь дымку, теплую и неподвижную, как парное молоко в миске. Лотар нашел просеку, по которой они тогда спустились к озеру; он свернул на нее и осторожно поехал по перелеску. На берегу он поставил машину за кустами, так что с шоссе ее не было видно. Пока он делал все это, мать не произнесла ни слова; когда он заглушил мотор, она с независимым видом вышла из машины, опустилась на пень, подстелив плащ и поставив сумку у ног, и принялась молча смотреть на озеро — не очень большое, но все же создававшее впечатление простора. На противоположном берегу тянулись поля, перемежаясь лиственными рощами; домов нигде не было видно.

— Места здесь почти уже мекленбургские, — сказал Лотар, — хотя мы еще в Бранденбурге.

Но мать ничего не ответила.

Лотар вспомнил, что то же самое, слово в слово, он в свое время сказал Мелани; вскоре оказалось, что лишь эта фраза случайно удержалась в памяти: за ней так и не всплыл образ Мелани, как он ни старался представить ее на фоне этих мест. Наконец он вытащил из кармана фляжку и посмотрел, сколько осталось. Эту плоскую, слегка изогнутую бутылочку французского коньяка, емкостью в четверть литра, он купил вчера в Берлине; оставалось еще больше половины. В присутствии матери он не решился просто приложиться к ней, а налил жидкость в алюминиевый стаканчик, которым завинчивалась фляжка, и бережно выпил все до капли.

Шум приближающегося автомобиля они услышали уже издали и затаились не дыша. Лотар обернулся к дороге, но, как ни всматривался, не увидел проехавшей мимо машины: кусты совершенно скрывали от него дорогу.

— Мы здесь в надежном укрытии, — сказал он, когда шум затих вдали. Но в этот момент они вновь услышали нарастающий рокот мотора; это был, очевидно, грузовик. Он промчался мимо с тяжелым грохотом. Потом грохот стих, ни звука вокруг; они вновь были одни в нежной молочновато-белой дымке, стлавшейся над водой и камышом.

Обстановка, в которой они оказались, и слово «укрытие» навели Аотара на смутные и странные мысли.

— Мы с тобой как партизаны, — сказал он, и его лицо скривилось в кислой усмешке. — Такое чувство, будто ты на фронте, — добавил он, помолчав. — Все же удивительно, что я всю войну провел в тылу. Ты не находишь?

Мать все еще хранила упорное молчание, и он продолжал думать вслух, не обращая на нее внимания; алкоголь уже начал разливаться по жилам приятным, успокаивающим душу теплом.