Франц продолжал стоять. А может быть, Рекс все-таки не вызовет его к доске и дело ограничится несколькими устными вопросами? Какое-то мгновение он надеялся, что чудом избежит кошмара, так как Рекс сказал, хотя и с коварной усмешкой:

— Это достойно-восславлять Франца Кина.

Франц уставился на него как на привидение, нижняя губа от удивления отвисла. Что он хочет сказать, думал он, мы ведь не проходили ни единой фразы, в которой встречалась бы моя фамилия. Он разыгрывает меня. Он хочет смешать меня с грязью.

— Ты, кажется, удивлен, — сказал Рекс. — Будь добр, напиши вот эту фразу на доске. По-гречески, конечно. Вы ее проходили на последнем или предпоследнем уроке… — он полуобернулся к учителю, и Кандльбиндер воскликнул: «В прошлый вторник!», — …как простейший пример употребления инфинитива, — продолжил Рекс. — Инфинитив в качестве обстоятельства образа действия. Ты знаешь, что такое «обстоятельство»?

Франц молчал, лучше ничего не говорить, чем сказать что-то неправильное, думал он, и Рекс, видимо, был того же мнения.

— Тебе и не надо знать, — сказал он, прежде чем добавить: — Но эту фразу ты должен знать. Вы должны были выучить ее к сегодняшнему уроку.

Повернутой кверху ладонью он, будто любезно приглашая, а на самом деле зловеще, неумолимо, указал на доску, Кандльбиндер отступил в сторону, освобождая темное грозное поле, почти пустое — на доске было только обозначение трех сдвоенных согласных, которое начертал Вернер Шрётер в левом верхнем углу и не успел стереть, когда поспешно вернулся на свое место, потому что Рекса мало интересовали первые ученики.

Рекс последовал за Францем — да он прямо-таки крадется за мной, подумал Франц, — но не сел за кафедру, а взял грамматику, посмотрел на раскрытую страницу и процитировал, повернувшись к Кандльбиндеру:

— «Обстоятельство образа действия при прилагательных»! Цэ-цэ-цэ — и это-то должны понимать четырнадцатилетние?! И еще тут написано: «Супин II, или дательный цели, или относительное придаточное предложение следствия». С ума сойти можно! — Его голос звучал неприкрытой издевкой. Обращаясь к классу, он спросил: — Кто-нибудь из вас знает, что такое «относительное придаточное предложение следствия»? — Ни одна рука не поднялась, и он снова повернулся к Кандльбиндеру: — Вот вам результат. Я, кстати, тоже не знаю этого, во всяком случае, мне надо хорошенько подумать, что сие могло бы значить — «относительное придаточное предложение следствия». — Он тяжело положил руку на книгу. — Ох уж эти авторы учебников! — прогромыхал он. — Они считают, что, если пишут для гуманитарных гимназий, надо всё и вся сводить к понятию. — Он остановился, покачал головой. — Пора мне наконец поискать грамматику, которая была бы доступна ученикам младших классов, которая была бы наглядна. Учебный материал должен быть наглядным, иначе он просто мертвый груз.

Франц не слушал, из всего сказанного он ухватил только, что по крайней мере на сей раз может безоговорочно согласиться с Рексом, но на его рассуждениях он не сосредоточился, радовался лишь, что, пока тот произносит громкие укоризненные монологи, Францем он заниматься не будет.

Внезапно монолог оборвался. Острые голубые, обрамленные тонким золотым ободком глаза уставились на Франца, которому ничего другого не пришло в голову, кроме как взять в руку кусочек мела. Рекс посмотрел на доску и лицемерно удивился:

— Как, фраза еще не на доске? Я думал, ты давно ее написал.

Франц беспомощно стоял у доски, наполовину повернувшись

к Рексу, но с опущенными глазами. Он с трудом вспомнил фразу, не имея, однако, представления, как она выглядит в греческом начертании. Да, верно, подумал он, в прошлый вторник мы что-то такое проходили, но с тех пор я ни разу не заглянул в учебник, в такую чудесную погоду разве усидишь дома после обеда, а вечером я читал Карла Мая «По дикому Курдистану».

— Это достойно — восславлять Франца Кина, потому что он способный и прилежный ученик, — сказал Рекс с явным удовольствием. — Начиная с «потому что» мы имеем относительное придаточное предложение следствия, не так ли, господин доктор?

Францу не видно было, что стоявший у двери штудиенрат кисло-сладко улыбнулся. Только по торжествующей фразе Рекса: «Вот видите, как это просто!» — он мог заключить, что Кандльбиндер согласился со своим начальником.

— Итак, вперед! — сказал Рекс Францу. — Не задерживай нас. От «Франца Кина» я тебя, разумеется, освобождаю. Напиши попросту так, как написано в грамматике: «Это достойно — восславлять страну».

Заметив, что Франц не может подступиться к началу фразы, он соблаговолил прийти на помощь.

— Estin, — сказал он.

— Ах да, — вполголоса сказал Франц, тщетно пытаясь внушить Рексу, будто у него сейчас просто выскочило из головы то, что он, конечно же, выучил. И это «ах да» прозвучало смущенно - лживо.

Все же ему удалось написать это слово на доске — ecniv. Совсем нетрудное слово.

Он опустил руку с мелом, напряженно вперил взгляд в доску, делая вид, будто ему надо подумать, но он вовсе не думал, он знал, что нет смысла думать, все равно продолжение фразы не придет ему в голову. Никогда. Ни за что.

— Попробуй вслух произнести эту фразу, если уж написать ее ты не можешь, — предложил Рекс.

Ответом ему было мучительное молчание. Рекс потерял терпение.

— Да ты просто спал в прошлый вторник! — Он отчеканивал каждое слово, отдававшееся в ушах Франца и всех в классе как удар молотка: — Estin… axia… hade… ha… chora… epaineisthai[100].

Слышал ли это Франц, еще скованный ужасом оттого, что его все-таки вызвали к доске? Во всяком случае, он запомнил, что за «estin» последовало «axia», и ему удалось написать это слово без ошибок-шпаргалкой послужили оставленные на доске Вернером Шрётером сдвоенные согласные, вовремя напомнившие ему, как пишется по-гречески «х», и удержавшие его от того, чтобы воспользоваться латинской буквой.

На двух словах, прозвучавших как козье блеяние — ha… ha, — он застрял. Ему потребовалось слишком много времени, чтобы вспомнить, что в греческом нет буквы «Ь», и как раз в тот момент, когда он вспомнил, Рекс укоризненна сказал:

— В греческом нет глухого придыхательного звука. Это ты, надеюсь, знаешь? — Франц кивнул. — Ага, — сказал Рекс, — тогда ты, стало быть, не знаешь, как пишется «eta».

Он подошел к доске, взял мел и написал оба слова — ηδε и η. В твердом, волевом начертании они стояли рядом с несобранным, крючковатым, неуверенным αξα, которое накарябал Франц.

Подлость какая, подумал Франц, дал бы он мне на две секунды больше времени и я вспомнил бы букву «eta», я ведь хорошо усвоил греческий алфавит, иначе я не сумел бы хоть как-то написать на доске фразу, которую вообще не учил, ведь, когда мы после пасхи начали греческий, я алфавит учил с удовольствием, мне нравились буквы, они такие красивые, но потом, когда пошла зубрежка грамматики, у меня пропал интерес.

— Мне следовало бы отправить тебя на место, — сказал Рекс, — ибо уже ясно, что ты ничего не учил и ничего не знаешь. Но попробуем продолжить, Кин, мне хочется выяснить степень твоей лени и невежества.

Он не желает даже признать, что я — по крайней мере до сих пор — слова написал без ошибок. «Hade» и «ha» я бы еще тоже написал правильно. Но он опередил меня своим козлиным

блеянием. Он хочет меня доконать. Как и проректор Эндерс.

Проректор Эндерс преподавал в младшем «Б» математику. Это был маленький неуклюжий человек с необычайно широкими плечами, лицо его покрывала желтая, словно дубленая, кожа. Однажды, раздавая стопку проверенных школьных работ — Франц, как всегда, ожидал свою привычную единицу, — он объявил на весь класс: «А Кин с грехом пополам заработал наконец тройку!»

— Давай побыстрее завершим наше грустное представление, — сказал Рекс.- Chora… chora… chora… — добивал он Франца, извергая из себя «ch» в начале слова как гортанный звук.