И я, вздохнув, взял кий и рюмку. Вошла уборщица, ахнула: «Мальчики, уже шесть часов, мне надо убраться!» Я сонно запротестовал – доиграем, остался-то пустяк – один шар!

Но Рола не упустил случая выступить, сыграть на обаяние – беспомощно развел руками: «Олежа, Танечке убираться надо! Пойдем! Мы что здесь – последний раз? А коньяк этот забери, я загадал – допьем, когда запустимся!»

Я забрал бутылку трехзвездочного армянского – там оставалось граммов двести – стакан. Спрятал в чемодан – с улыбкой.

Прошел срок – двадцать четыре дня. Отдохнули мы до дрожи в руках. На руках у нас было девять страниц режиссерского сценария. Подъехало такси. Гена Шпаликов провожал нас в белых брюках.

– Генастик! – сказал я мрачно. – Когда брюки отдашь? У тебя и пароход беленький, и брюки – а у меня только пыль на комоде. Знаешь, что я понял?

– Все, – сказал Гена убежденно. – Ты давно понял все, Олежек.

– Я понял, что у твоих песенок легкое дыхание, как в бунинской грамматике любви.

– Да, – сказал Гена. – И еще у меня в меру большая грудь. – Гена строго поцеловал меня. – Ты, Олежек, все понимаешь, не то что я.

Инночка Филимонова перекрестила, поцеловала, народ помахал нам, зевая по утрянке.

Приехав в Москву, Ролан за два дня написал пятьдесят страниц режиссерского сценария, круто огрубив мою историю бытовой фактурой. Самое страшное, что в режиссерском вдруг выперла так вроде словесно упрятанная «антисоветскость», раздражающие грубость и уродство жизни. И сам Витька «охохмился», опростился, редуцировался, потерял тонкость душевного света. Я в сердцах сказал Ролану: «Ты что – нарочно? Чтоб закрыли?!» Он посмотрел на меня, покачал головой – с обидой.

Г-н Сытин же на все это среагировал мгновенно – позвонил Ромму, что мы поправок не сделали и вообще – «политическая ситуация в кино изменилась». У меня затряслись руки. Началась суматоха. Ролан бегал объясняться к Сытину. Ромм звонил министру кино, не помню фамилии, просил. Редактор Нехорошев звонил замминистра. В общем, после двух дней нажима Сытин – при Ромме – вздохнул и сломался: «Ладно, мы снова дадим поправки. Жду три дня. Поправьте хотя бы самые резкие сцены, и мы запустим». Ромм, вздохнув, сказал нам: «Сейчас главное – быстро запуститься, а то опоздаете в план. А потом главное – тихо снять. Смонтировать. Озвучить. И тогда – бороться. Ясно?» Ролан сказал «ясно», пообещав убрать все радикальные грубости, резкости, упрятать чернуху в записи, которую он сам в экстазе навел…

Мы вышли из Госкино на Гнездниковском. Начиналась осень, капал дождик. Ролан был хмур и казался очень собранным. Тихо и просто сказал: «Олежа, извини, во всем виноват я. Даю слово – сажусь за машинку, не выхожу, через три дня сдам».

Я вздохнул. Мы вышли на Тверской бульвар. Я вдруг осознал – прошел уже год, как на «Мосфильме» приняли сценарий. Что – так будет всегда? Успокаивал себя – на этот раз Ролан не подведет.

Шутки кончились, слава богу. Сердце колотилось специфически – с надеждой и особой киношной тоской. Киношники меня поймут. Но я себя успокаивал – все наконец-то уладится, препятствий больше нет, запустят! И фильм Ролан сделает – в любом случае не очень стыдно. Он меня правда любит. Никогда не предаст. Больше мне ничего не надо. Это и будет камень, на котором построю великую судьбу! Лет через тридцать посмотрим фильм – он не устареет, Витька вечен! А сам я как режиссер получу все Оскары и прочие Канны. Плевать на блатных Андронов, прорвемся честно, по таланту…

Попрощались у Никитских. Ролан взял такси, я свернул на Герцена… И через пятнадцать минут с лысым фантастом В. Григорьевым и юным поэтом-почтальоном Алешей Заурихом мы в старом нижнем буфете ЦДЛ уже отмечали мой окончательный успех. Опять все меня по-здрав-ляли. Сомнений не было – ведь препятствия убраны! – остался пустячок…

А между тем, именно в это время, прямо над нижним буфетом, где мы так хорошо сидели, – то есть в Малом зале ЦДЛ – начиналось страшное!..

«Было дело в Грибоедове!..» – было дело!..

Итак, вы помните, конечно, что Ролан Антоныч Быков, взяв у Никитских машину, твердо решил ехать домой и работать три дня – а потом снимать кино «Катера, или Витька-дурак».

Но дьявол решил по-другому…

«Было дело в Грибоедове!..» – да, было дело!

Вы, конечно, помните, что Ролан взял у Никитских ворот машину, чтоб ехать домой и быстро о-су-чествить поправки главного мудактора Госкино В. А. Сытина в режиссерском сценарии «Катера, или Витька-дурак».

Но дьявол решил по-другому…

Да! Именно в пять часов ввечеру, то есть тогда, когда я, не торопясь, спускался в нижний буфет Грибоедова, – в Малом зале открылось очередное важное совещание на тему: «Пачиму у нас нэт интересных пруизведений для мулладежи в литерадуре и в кыно?»

Сколько дерзкой молодежи с горящими очами набилось в проходе – жуть!

(Вы скажете – ну и черт с ним, с совещанием! При чем здесь это, скажете вы? Писать надо лучше, а не толпиться в задних проходах!)

Вот примерно так мы и решили с лысым фантастом Вовой Григорьевым и нервно-бледным поэтом-почтальоном Лешей Заурихом. И общение наше в нижнем буфете с осьминогами по стенам уже набирало нормальный поэтико-фантастический ход…

Но дьявол-то, сука, – не дремал!

Напоминаю – Ролан Антонович Быков, мой друг, куратор моей тогда как бы судьбы, взял у Никитских машину…

Да-да, взял машину, быстро чтоб ехать и быстро сделать, в общем, легкую работу – пустячок!.. Но, проезжая мимо ЦДЛ, – не удержался!

Он велел шоферу остановиться… и, чуть поколебавшись, расплатился с шофером. Решительно вышел, четко хлопнул дверью и – как бы «в белом плаще с кровавым подбоем» – вошел «на минуточку» в Грибоедов, в верхний буфет – прямо над нижним буфетом, над нашими хмельными радостями!.. – рядом с тем самым Малым залом.

И, выпив рюмку, то есть стакан, трехзвездочного армянского, неприятно разочарованный пустотой в буфете, он собрался уж было выйти вон, но был как раз узнан – и немедленно приглашен в Малый зал! Там, в духоте и тесноте, оттепельная молодежь с горящими очами, ждущая, как всегда в России, чудес, встретила его бурными аплодисментами – и немедленно потребовала высказаться по теме!

И!.. И тут-то Ролан, оглядев зал, саркастически усмехнувшись, завелся после армянского – сразу!

Он вдохновенно вещал об ужасе цензуры, о том, как трудно пробиться талантливым молодым, приводил яркие примеры… и наконец, добравшись до кровоточащего, страстно обрушился на Госкино, где буквально сегодня некто Сытин посмел закрыть «Витьку-дурака», гениальный сценарий Олега Осетинского!..

Закончил Ролан под бурные восторженные аплодисменты, переходящие в овацию! Даже у нас в нижнем было слышно! И, чокнувшись в очередной раз, уже громко, но еще радостно смеясь, мы удивленно задрали головы – к чему бы это? и что это ваще такое? и зачем этот пафос?..

Этот же вопрос, как я полагаю, не без оснований задал себе и В. А. Сытин, тихий незаметный старичок, скромно прятавший свою аккуратную профессорскую бородку клинышком в самом заднем ряду Малого зала.

И, задав, Виктор Александрович вынул чистый платочек, аккуратно протер очки, машинально уже облизывая сухие тонкие губы, – и бочком-бочком, учтиво так склонив головку с бородкой, тихонечко выбрался из этого гудящего диссидентского вертепа. Никем не замеченный, вышел из Грибоедова. И, буквально за три минутки дойдя до родного Госкино, поднялся в свой уютный кабинет. Велел подать чаю, потер руки… и, вызвав секретаршу, попросил ее срочно напечатать приказ об отмене запуска сценария «Катера» («Витька-дурак») в производство по причине невыполнения режиссером поправок коллегии Госкино… А потом, надушив себе серединку усов из крохотного французского флакончика, чтобы не воняло неграмотной старческой псиной, задумчиво глядя в окошко, стал с удовольствием допивать кисленький чаек с лимоном…