Я не смог вымолвить ни слова, пока Миньковецкий так просто представлял меня великому человеку. Сергей Павлович показался мне хмурым – и светлым. Он тут же прочел мои бредни об образе в кино, мои кадрированные документальные кинопоэмки – и суховато, но искренне и доброжелательно произнес: «Интересно. Оригинально». И улетел в Москву – оставив свой телефон.

(О том, сколько он и его жена Белла Мироновна («Белка») сделали для меня в Москве, – да просто все! – я написал в книжке «Русский Леонардо».)

Много позже меня спрашивали такие разные Илья Эренбург и Леонид Леонов: «Но почему не проза, не стихи? Ведь вы (комплимент)!.. Так почему – кино?!»

Я тогда стеснялся своей «киношности», боялся – не поймут! Но ответ был всегда один – потому что «Летят журавли»! Потому что – Урусевский!

На всем моем, что издано, всегда посвящение: «Светлой памяти Сергея Урусевского». Это знакомство – может быть, самый дивный подарок Господа в моей столь богатой чудными людьми жизни.

Итак – в Москву! Я буду кинорежиссером – решено! Это дополняет мои детские клятвы.

В первый же день в Москве перелезаю через ограду «Мосфильма», чтобы поглядеть на киношников, брожу по коридорам, усмехаюсь по-чалдонски – эти?! соплей перешибу!.. (Не понимал еще по младости я сути русской Азиопы – Какой бы ни был ты пловец, /В трясине это не поможет.)

Шатаясь по «Броду» (бывшая улица Горького) без прописки, в голодном бреду, знакомясь с Зариком Хукимом и прочими безумцами, с Москвой Сержа Чудакова и Лени Губанова, «где гении шумят, как колоски, и пожимают робкими плечами», за кружку «Жигулевского» изготовляя по пивным стихи, питаясь случайно, ночуя везде, – сочинил наизусть труднейший драматургически – до сих пор горжусь! – сценарий «Агитатор».

Записал. Уговорил молоденькую машинистку. И – перепечатала. Запросто нашел адрес легендарного В. Б. – Виктора Борисовича Шкловского. Кодов подъездных еще не было. Просто вошел в подъезд, нашел квартиру, просто позвонил. Открыла жена В. Б. – одна из легендарных сестер Суок (помните «Три толстяка»? – «имя нежное Суок»). Назвался учеником Ю. К. Олеши. Она впустила. Шкловский сидел за столом, закрывающим угол, как в клетке. Он был в теплых носках. На стене рядом с ним висела картина. «Это Шагал?» – «Нет, дружок, это Малевич!» Я с ходу начал спорить. «Белое на белом», «искусство, висящее в воздухе без подпорок»… В. Б. смеялся, налил водочки. (Интересно, сколько людей осталось на свете, которые выпивали со Шкловским и Олешей?) В. Б. прочел сценарий «Агитатор» при мне, радуясь, что всего сорок страниц. Тут же начеркал письмо Ромму (берегу!): «Очень профессионально. Трюк вещи – двое. Связаны оригинальной цепью. У автора – талант».

И Михаил Ильич Ромм – тогда худрук самого престижного объединения на «Мосфильме» – меня принял – сразу! Накормил. Прочитал. Удивился. Подружились с ходу.

Славный Михал Ильич! Сколько в нем было чистоты и уцелевшей совести! Смеясь, он рассказывал мне, как его отец тайно от жены отмывал лапки прилипших к мухоловке мух – и выпускал их на волю. Забегая вперед, скажу, что Михал Ильич приблизительно так же спасал многих киномух, кинобабочек и даже киножуков, завязших в советской душиловке. Он был – благодетель и благоделатель. И – режиссер! Ведь это настоящее чудо – «Пышка» с великой Раневской. А о Сталинской премии… Что ж, соблазн коммунизма был велик – он даже Блоку показался сначала в «белом венчике из роз». И при сталинской славе Ромм был белой вороной. Его терзали, исключали. Ни в одном фильме он не призывал к убийствам. Его грехи были – не смертные. Он ни разу не унизился – и ни разу не украл! – о, как это много в нашей стране! И даже в старости не было в нем жалкой искательности и суеты. А в 1960-м он – как и все – снова поверил.

И началась светлая дружба шестидесятилетнего мудреца с наглым юнцом без прописки, мнившим, что он сломает систему!

Ромм мог мне сам приготовить яичницу, он терпел мое хамское обращение на «ты», однажды ночью, когда я проигрался в карты, он просто спас мне жизнь, выдав крупную сумму – хоть сам был очень небогат!

Милый Михал Ильич! Может, он был неправ в своей безграничной, без разбору, доброте. Но, прислушиваясь к смерти в себе и еще выдыхая туманные облачка жизни, я говорю вам, Михал Ильич, возмутительно щедрый и невозмутимо чистый, – сколько же мы все вам должны – и денег тоже!

Да… а с моим первенцем, сценарием «Агитатор», было так: Ромм попросил редактора Л. Нехорошева – какой же он был молодой и хороший тогда! – представить сценарий на худсовет. И вот – худсовет. Мой первый. Ругань всех Цизиных: «Антисоветчина!» И – невероятные (сохранилась стенограмма) комплименты Л. Малюгина, В. Соловьева, Л. Беловой. И – победа! Первый вариант сценария принимается! Подписываю договор с 3-м объединением киностудии «Мосфильм» – в двадцать лет!

Мне выдают кучу денег! Выхожу обалдевший, горячо потный, будто опять на повале.

Киношники поглядывают, шепчутся по углам.

Москва, июль, на улице Горького жара. Три дня раздаю долги, остаток пропиваю на «Броде» с проститутками, фарцой и Зариком. И, по его совету, – во ВГИК! – у меня ведь на «Мосфильме» уже куплен сценарий! Я уже как бы профессионал – ВГИК просто обязан меня принять! Еду туда. Перед входом собираю толпу слушателей (в ней и моя будущая жена, худенькая провинциалка – попигмалионил полгода – сделал красавицей). Говорю, вещаю. Тут же знакомлюсь с Марленом Хуциевым. Смотрит пристально. И вдруг вопрос в лоб:

– Напишешь мне современную «Войну и мир»?

Я в шоке, аж заикаюсь.

– Марлен, я, конечно, о себе мнения неплохого… Но «Войну и мир»?! – нет, это без меня!

(Господи! Если б я знал, что речь идет о будущей «Заставе Ильича», – умер бы со смеху. Но тогда…)

И тут ко мне придвигается долговязый очкарик с открытым ртом, робко так предлагает:

– Может, заедем ко мне, выпьем? Меня Андрон зовут…

Почему нет? Мчимся в такси на улицу Воровского, заходим в здание рядом с Домом кино. Перед дверью на шестом этаже очкарик небрежно бросает (цитирую дословно):

– Извини, я живу не один. Мой отец – плохой поэт.

Я вижу табличку: С. В. Михалков… Великодушно сочувствую Андрону.

– Да уж!..

И… мы ныряем в восторженный запой – под 7-ю сонату Прокофьева. Я слушал Прокофьева, он – меня. Открыв рот. Глазел на мои мысли. Натурально, началась «дружба», космические планы. Я объяснял, где надо ставить запятые, как надо играть на рояле и что такое концепция. Каждый день что-нибудь объяснял. Десять часов без перерыва. Закуску игнорировали…

Но, естественно, во ВГИК приняли не меня – уже легендарного среди киношной молодежи, – а его. Во ВГИКе мест ведь мало. Талантливые, но тихие – как, скажем, Вася Шукшин – иногда проскакивали. Открытые, искренние, горячие – никогда!

До сих пор помню добрую улыбку лаборантки кафедры ВГИКа, когда Андрон тихо назвал свою фамилию. Мне же завкафедрой режиссуры Ким Арташезович Тавризян сказал, глядя в сторону:

– За вас очень хлопочет Марлен Хуциев. Но вы совершенно аполитичный юноша – и этим гордитесь, правда?

– Правда!..

– Ну вот! Не знаете, кто такой Фидель Кастро! Поймите. У нас ВУЗ идеологический! А с вами будут проблемы. Нет, сейчас мы не готовы вас принять.

Я поехал к Ромму. Ромм расхохотался.

– Олег, что ж вы мне не сказали?! Я могу вас сам зачислить в свою мастерскую, без Тавризяна. Но – зачем вам этот ВГИК, школярская мука? Куча диких предметов. Военное дело. Вы этого маразма не выдержите, сорветесь. Сейчас – другое время. Пусть эти дети учатся. А вам во ВГИКе делать нечего! Вы – уже взрослый… (пропускаю комплимент) Зачем пять лет бросать псу под хвост? Давай сделаем по-другому. «Агитатор» мы у вас купим. Найдем режиссера. И если по вашему сценарию будет сделан приличный фильм, то следующий сценарий поставите сами – в моем объединении. Итак – пишите следующий сценарий!