Обычного читателя туда пригласить трудно.

Уметь читать сценарий – специфическое ремесло.

А если ваш сценарий гениален, художественен, то есть выражает ваше отношение к жизни через образ, – то умеющих прочесть его «так, как он написан»… – ну совсем мало!

Рукописи не горят? – но киносценарий, чтобы не сгореть, должен сначала стать фильмом!

Значит, вы должны найти конгениального киноповара – или жарить самостоятельно!

Увы, опыты общения с режиссерами у меня были печальны – вплоть до Склифосовского! – потому как бездарный мне не нужен, а талантливый режиссер хочет как бы писать сам – то есть меня переписывать!

А как он может меня переписывать, если он… У меня кровь закипала, когда я слушал чушь так называемых режиссеров! Искать их я категорически отказывался. Поэтому режиссерам звонил сам М. Б. Маклярский – он меня любил, как он выражался, за «правду». Мне сходило с рук многое, что другим не прощалось, – спасибо!

И вот Михал Борисович вызывает меня. И говорит, загадочно подмигивая и особенно взмахивая руками: «Олег! Пляшите! Нашел вам самого талантливого в СССР режиссера! Так что одной бутылкой не отделаетесь!»

Я морщусь и скептически выражаюсь в том смысле, что, мол, не нужен мне талантливый, а нужен просто терпеливый и послушный исполнитель.

И тут как раз позвонили и попросили Олега Осетинского срочно зайти в Студенческий театр МГУ – на Герцена, ниже Консерватории. Для срочной встречи с режиссером.

Я вошел в холл – и ко мне как бы подлетел маленький гномик. Исподлобья, очень строго взглянул. Крепко пожал руку. И чрезвычайно важно и значительно произнес: «Я Быков. Это – очень серьезно. Вы сами не понимаете, что написали! Но до вашего сценария у меня были серьезные предложения. Я должен разобраться и все обдумать. Просто не отдавайте пока никому сценарий. До встречи!»

И, быстро и крепко пожав мою руку, он строго взглянул на меня – без всякой улыбки – и улетучился в толпе восторженных студенток.

Я потряс головой. Пожал плечами. И в каком-то ознобе, знакомом всем женихам перед ЗАГСом, отправился в пивную «Яма».

Ролан был на десять лет старше меня. Тогда это было очень много. И Ролан мне это как-то, по-советски дал почувствовать. Я как бы снова стал мальчонка, а ведь я уже отвык от этого, я был главный всегда! Я уже дружил с действительно великими Толей Эфросом и Борей Львовым-Анохиным. Я Михаила Ильича Ромма со второго раза называл на «ты», а иногда – «Миша» – Андрон К. может подтвердить! Их с Тарковским просто ошеломило, когда я сказал: «Миша, очень хочется есть!» – и он сам сделал яичницу. Они ведь были только его студентами, а я был его личный ученик-приятель. А тут – такая напыщенность, совковая торжественность, напускная строгость! Я был слишком молод и не понимал еще всех наполеоновских комплексов миниатюрного Ролана. Короче, сначала я похохотал – Господи, кто это такой?! – а потом очень пригорюнился. Приперся в квартиру Горохова часа в два ночи. И сразу – звонок!

– Это Быков. Я вам весь вечер звоню. Не поздно?

– Нет, я ложусь в пять.

– Сейчас можете приехать ко мне?

– Гм… У меня денег на такси нет. И на бутылку.

– Я встречу, заплачу. У меня все есть. Только быстрей!

Он диктует, я пишу дрожащей рукой адрес – там, где они жили с Лилей Князевой.

Ночная тихая Москва. Теплый июньский дождь. Повезло с такси. Вхожу к Ролану через десять минут. Он быстро прижимает палец к губам. Шепчет:

– Тсс! Лиля спит очень чутко!.. Проходите. Все! Я решил – буду ставить ваш сценарий! Это – правда, это – образ этого времени! А знаете, кто был предыдущей правдой – в предыдущей эпохе? – Он хитро, по-ленински, щурится. – Чапаев!

И ведет меня, ошеломленного, на чистейшую крохотную кухоньку и сразу разливает коньяк в рюмки.

И… – я впервые слышу этот грудной смешок! Такой рассыпчатый хулиганский смешок. Он заманивал тебя этим воркующим хрипловатым смешком – будто в предвкушении каких-то радостей, невероятных новостей, озарений, застолий разума. Этот полетный смешок, обещавший дружбу, надежду и веру, – покорил меня навсегда. Ролан широко улыбался. Вся его важность испарилась! И он кинулся на меня – с ликующим монологом.

– Олег! Можно я буду вас звать на «ты» – Олежка? Вы ведь совсем юный! Ладно? Олежа! Ты не понимаешь, что ты написал! Это – гениально! Кстати, «Катера» – эстетское название. Нужно прямо назвать – «Витька-дурак». Это – про Россию! Это же – птица-тройка! куда летишь ты! «Я требуюсь, я на каждом заборе требуюсь!» Гениально! Витька-дурак! Он всех нас утешит своим лукавством!

– Это у вас какой-то Лука получается! И название – я еще подумаю!.. – Но я уже в полете радости, счастье единомыслия – разве сравнить это с пустотой прежних режиссеров…

И всю ночь я смотрю на него – и балдею – это не гномик, это мой волшебный тролль! как все понимает! как все помнит – лучше меня! как чувствует все ходы, мои сокровенные тонкости! как любит мою поэму про русского мальчика Витьку, который так по-русски хочет лететь… «Крыльями машет, а улететь не может – зарплата не та!..» – хохочет Ролан…

Как он любит меня! Фильм будет прекрасный – и…

– Очень быстро, Олежа! – обещает Ролан. – Это надо делать очень быстро! Все – быстро! От тебя ко мне ничто не должно течь! Лететь – да!

Я пьянею от слов, от тепла, от коньяка, от уже следующих планов.

– Ты мне потом напишешь «Маленького принца» – смешаем с судьбой самого Экзюпери! Потом – русскую сказку!.. – сияет Ролан.

И тут в кухню заглядывает суровая, чтобы не сказать больше, народная артистка СССР Лилия Князева в халате.

– Доброе утро! – ледяным тоном говорит она. – Уже семь часов! Юноша, захватите с собой, пожалуйста, все пустые бутылки!

Ролан смущенно провожает меня на лестницу. Мы долго смеемся, обнимаемся, чуть не со слезами целуемся.

Иду пешком по утреннему солнцу, по Бронной, по Богословскому, на Палашевском рынке покупаю для мамы – я больше не боюсь, я зайду к маме! – букетик французского горошка за десять копеек. Нюхаю и улыбаюсь.

Да, я уже захожу домой, но не живу там. А живу – уже не у Андрона, не на Воровского и не на Николиной Горе, а у легендарного Виктора Горохова, у метро «Аэропорт».

Сценарий я уже написал, жду событий. А пока пишу роман под названием «Штучный человек». Роман про Беллу Ахмадулину и Юрия Нагибина. Они только что поженились, их союз вызывает бешеные пересуды. И я – двадцатилетний – придумываю трагическую историю их будущего, экстраполируя впечатления от нескольких случайных встреч и слухов.

Роман, естественно, под двумя фамилиями. Моя задача – писать каждый день три страницы гениального текста. Задача Виктора, жаждущего славы, – набить холодильник жратвой и водкой, не мешать, уехать к маме. Уговор – десять рублей страница. Большие, скажу вам, деньги. Писать трудно – романтическая квартира есть большой соблазн – ведь везде, только встань из-за машинки и выйди из подъезда, – сказочные русские девы, пугливые и огненные…

Но – уже сорок страниц написаны. Все читают и балдеют.

(Из-за сорока страниц этих меня уже возили в Ленинград, поили Шлепянов, Рейн и Авербах, показывали как московскую диковину – писатель-вундеркинд. А в Ленинграде ведь тоже – удивительные дамы!)

Итак, подарив маме букетик на Богословском, я мчусь в квартиру Горохова, влезаю в кровать с юной дивой Людой, делаю ей приятно, потом делаю ей кофе, потом вытаскиваю ее из постели, улыбаюсь и провожаю – «я тебе позвоню».

И – швыряю роман про чье-то будущее на пол!

Вытаскиваю сценарий «Катера, или Витька-дурак», ручку – и сажусь совершенствовать диалог…

И, поработав, сияя от переполняющей меня радости, выхожу с сигаретой во двор и жмурюсь на солнце…

И Каплер проходит степенно, Алексей Яковлевич, с Друниной, жует «для тонусу» кофейные зерна.