Отвернувшись от зеркала, она в соответствии со сценарием расстегнула платье; оно разошлось, обнажив ослепительно белую кожу. Джок шагнул к ней, обнял, поцеловал. Это был голодный, злой поцелуй. Но она не сопротивлялась. Принимала его. Приветствовала.

Дейзи применяла все приемы и хитрости, которыми должна была владеть, будучи секс-символом. Сейчас Джоку казалось, что она всегда хотела его. Что уже сожалеет о времени, проведенном с Карром.

На него обрушилась страсть, накопившаяся за недели. Они занимались любовью четыре раза. Но Финли чувствовал, что Дейзи этого мало. Она причиняла ему восхитительную боль, обнимая руками и ногами, задевая еще не зажившие места. Эта боль усиливала его экстаз. Дейзи, похоже, знала это.

Он страстно покрывал ее поцелуями. И у него не оставалось такого места, которое она не ласкала бы, не целовала. За последние месяцы Джок много раз оказывался с ней в постели, но такого у них еще не было.

Но, даже находясь на пике страсти и воспринимая Дейзи как партнера, врага, свою часть, Финли сохранял в своем сознании область, критически, отстраненно наблюдавшую за происходящим, за самим Джоком. Когда тело чувствовало, действовало, реагировало, этот уголок сознания как бы говорил: «Она пришла сюда соблазнить тебя. Хочет тебя. Он не удовлетворяет ее. Ей нужен ты».

Это добавляло к его страсти ликование, торжество. Такого еще не было, говорил он себе. Окончательная победа осталась за ним. Если бы все узнали об этом! Она сама пожелала вернуться к нему. Ее слова о сцене, которую можно якобы сыграть лучше, служили лишь предлогом. И весьма прозрачным. Она спровоцировала его на проявление инициативы, которая на самом деле принадлежала ей. Она нуждалась в акте любви.

Через два или три часа Джок лежал на спине; обнаженный, спокойный, он курил сигарету, наблюдая за поднимавшимся к потолку дымом. Он протянул руку, чтобы придвинуть к себе пепельницу. Но ему мешала ее белокурая головка, расположившаяся на его груди.

Дейзи дышала легко, ровно. Она, наверно, спит, подумал он. Но девушка принялась покусывать его загорелую мускулистую грудь. Она делала это игриво — возможно, предлагая снова заняться любовью. «Господи, детка, кем ты меня считаешь? — подумал он. — Многие ли мужчины способны на то, что я уже проделал с тобой? Тебе бывает когда-нибудь достаточно?»

Он улыбнулся в темноте, гордясь возможностями, своей животной способностью удовлетворять женщину так, что ее желание при этом разгорается еще сильнее. Джок Финли, малыш, обладавший «джок-соком», способен снимать фильм и совершать сексуальные подвиги лучше любого другого молодого режиссера!

Это был один из великих моментов его жизни; он запомнит его навсегда. Он и Дейзи Доннелл. Вдвоем. Великие любовники. И она пришла к нему практически прямо из постели Престона Карра! Господи! Если бы было можно каким-то образом поведать об этом всему миру!

Осторожно, чтобы не слишком сильно побеспокоить ее, он нащупал пепельницу, бросил туда сигарету. Дейзи снова укусила его. Она чувствовала, что боль идет ему на пользу. Возбуждает его. Джок повернулся к ней, и тут его осенило. Вместо того чтобы обнять Дейзи, он приподнялся над ней, посмотрел на ее лицо, закрытые глаза. Там не было страсти. Раскрытый рот ждал его губ, языка. Но на ее лице не было желания.

Осознав это, он насторожился, вернулся к прежним мыслям и наблюдениям. Раньше, когда они занимались любовью в промежутках между работой над сценами, обсуждениями роли, Дейзи никогда не проявляла такой ненасытности, жадности. Один-два акта за свидание. И всегда по его инициативе. Словно он ощущал, что должен отблагодарить ее за согласие сниматься. Отдать себя. Это был бартер, плата натурой.

Значит ли это, что она не была влюблена в него прежде? А сейчас? Или тут кроется что-то другое? Войдя в нее, он думал об этом. Никогда еще во время полового акта он не думал так напряженно, сосредоточенно. Этот секс был заурядным, без ярости и страсти. Кончив и откатившись в сторону, Джок испытал чувство не удовлетворения, а свободы — работа завершилась. Нет, понял он, это не удовлетворение. Просто обретение свободы. Возможности снова закурить.

Она лежала и поглядывала украдкой на его худое лицо. Ее пальцы рисовали узор на груди Джока. От прикосновений острых ногтей по его коже побежали мурашки; наконец он отодвинулся.

— Не смей! — игриво, почти кокетливо произнес Джок — так говорят не мужчины, а девушки, когда они хотят, чтобы вы продолжали. Но на самом деле у Джока больше не осталось желания. Таким опустошенным он был только один раз — в Копенгагене, со стюардессой-нимфоманкой.

— Я должна была встретить тебя гораздо раньше, — внезапно сказал Дейзи. — До всего.

Господи, только не это. Кажется девушка говорит это почти каждому мужчине. Всякий раз. Словно если бы он оказался первым, то стал бы единственным, а не десятым, двадцатым или пятидесятым.

Она продолжила:

— Это было бы замечательно. Любить друг друга и работать вместе.

Джок посмотрел на нее.

— Не беспокойся об этой сцене. Она и сейчас великолепна. Но если ты все же хочешь ее переделать, мы вернемся к этому, когда все закончим.

На самом деле он не собирался возвращаться к тому эпизоду. Но хотел, чтобы Дейзи оставалась бодрой, заинтересованной, спокойной до главной сцены Карра, где понадобится ее реакция.

— Я думаю, это важно для образа Рози. Это моя главная сцена в фильме, — сказала Дейзи серьезным тоном школьницы, подразумевавшим, что актерская игра — священное занятие. — Здесь в моей душе происходит значительное изменение. Я превращаюсь из шлюхи в девушку, которая впервые по-настоящему влюбилась.

Она излагала ему почти слово в слово то, что он когда-то объяснял ей, добиваясь ее согласия. Неужели она была так взволнована, что забыла это? Или лишь теперь начала осознавать?

— Понимаешь, — продолжила она голосом маленькой девочки, который он слышал в нескольких ее фильмах, — если я неправильно играю эту сцену, весь мой образ разваливается. Взять, к примеру, последнюю большую сцену, где Прес борется с мустангом, а я изображаю реакцию на это. Что я должна там чувствовать? Хочу я, чтобы он одержал победу над великолепным животным, или нет? Или я хочу, чтобы он потерпел поражение, потому что слишком сильно люблю его и боюсь видеть отнимающим свободу у животного? Ты меня понимаешь?

Конечно, эта сцена с лошадью кажется мне жестокой. По-моему, в стране, во всем мире есть много людей, любящих животных; им эта сцена не понравится.

Он впервые слушал то, что говорила она. Потому что впервые испытывал не страх, не беспокойство, а злость. Он дышал по-прежнему ровно, спокойно; прижимаясь головой к его груди, Дейзи не могла почувствовать, что творится в душе у Джока. Он затягивался сигаретным дымом не чаще, чем обычно.

Держи себя в руках, малыш, сказал он себе.

— Почему она им не понравится?

— Никому не доставляет радости видеть свободолюбивое животное попавшим в неволю, вырывающимся, борющимся. Тем более аудитория не захочет видеть, как Престон Карр бьет лошадь шляпой по морде. И затем натягивает веревку так, что мустанг едва не падает на колени. Это больно, жестоко, безжалостно. Ужасно… несправедливо.

— Несправедливо? — тихо переспросил Джок, как бы предлагая ей продолжать. — Этот мустанг в десять раз превосходит человека по силе и весу. Человек способен победить его только потому, что он умнее, хитрее животного. Это борьба между цивилизацией и грубой силой. Вот основное содержание сцены.

— Я бы не хотела видеть это! — с неожиданным отвращением сказала Дейзи. — Когда на экране появится этот эпизод, я отвернусь! Множественное изображение сделает сцену еще более жестокой.

— Именно это хотят видеть сегодня люди. Жестокость. Насилие, — сказал Джок.

— Уверяю тебя — женщинам это не понравится!

— В женщинах больше садизма, чем в мужчинах, — сказал Джок. — Это — научный факт.

— Я не думала, что женщины всего мира, любящие Престона Карра уже тридцать лет, захотят увидеть его проявляющим такую жестокость. И я сказала ему это!