Президент испытал облегчение — просьба Джока оказалась не слишком экстравагантной. Однако его все же насторожили предстоящие расходы. Поэтому глава студии также проявил осторожность. Он пожелал узнать мнение Джо Голденберга.

— Мы тщательно обсудили этот вопрос. Джо воспринял идею с таким энтузиазмом, что мне было бы тяжело сообщить ему об отказе.

— Значит, Джо Голденберг счел это возможным, — сказал президент.

— Возможным? Джо считает, что этот эпизод станет вершиной его карьеры! Принесет ему третью премию Академии!

«Если такой осторожный и опытный человек, как Джо Голденберг, сказал это…» — подумал президент и внезапно спросил:

— А Престон Карр? Что говорит он? Карр хочет сделать это?

Джок придал лицу самое искреннее выражение, на какое только был способен; его голубые глаза заблестели, словно он готов заплакать.

— Я его не спрашивал. Потому что знаю, что он ответит. Если вы пожалеете какие-то паршивые пятьсот тысяч долларов, его сердце будет разбито. Он никогда не простит вам этого. Я решил не спрашивать его, не заручившись вашим согласием.

Президент и глава студии отнеслись к услышанному с пониманием. Президент повернулся к главе студии:

— Мы сможем сделать это на студии? Я имею в виду, технически?

— Я найду Уолтера и спрошу его.

Они нашли Уолтера. Получили ответ. Потребуется новое оборудование. Его можно сделать вручную на студии. Уолтер предупредил, что необходимо отснять достаточное количество материала с Карром. Джок сообщил, что они с Джо уже все рассчитали и составили съемочный график.

Наконец президент произнес:

— Действуйте! Делайте то, что считаете нужным! Мы снимаем шедевр!

Все обменялись рукопожатиями. Джок направился к двери; Марти следовал за ним. Глава студии шепнул что-то президенту, который окликнул режиссера:

— Малыш…

Джок и Марти повернулись.

— Да, босс? — произнес режиссер.

— Отдел паблисити постоянно обращается к нам. «Лайф» хочет сделать фотоочерк о съемках фильма. Они считают, что получится превосходный материал. Что скажете?

Джок задумался на мгновение, улыбнулся, покачал головой. Затем воспользовался сравнением Марти.

— Шеф, картина — как девушка. Пока ее считают девственницей, к ней относятся с уважением. Как только начинаются разговоры, она превращается в шлюху. Мы пока сохраняем нашу девственность. Не хотим расставаться с ней. Интерес «Лайфа» только возрастет, если мы заставим их подождать.

— Если мы будем отказывать им слишком долго, они могут вовсе потерять интерес к этому проекту, — предупредил президент.

— Валите все на меня! Скажите им, что ваш режиссер — сумасшедший юнец, который во время работы сидит нагой, курит «травку» и поэтому не хочет, чтобы «Лайф» или кто-то другой фотографировали его.

Джок улыбнулся и закрыл за собой дверь.

Президент и глава студии тоже улыбались. Пока не закрылась дверь. Потом президент взволнованно прошептал:

— Дайте мне мартини! Двойной!

Посадив Джока в свой «роллс-ройс», чтобы шофер отвез его назад в аэропорт, агент осторожно спросил:

— Что ты потеряешь, если позволишь «Лайфу» подготовить материал о последнем эпизоде? Судя по твоему описанию, может получиться потрясающая сцена!

— Она будет потрясающей! — объявил Джок.

— Это аргумент в пользу «Лайфа»!

— Марти! Решение принято! Забудь об этом!

В отношениях агента и клиента иногда наступает такой момент, когда клиент начинает отдавать приказы. Это происходит, когда он добивается большого успеха. Или когда все чувствуют, что успех близок. С этого момента клиент становится боссом.

До этого агент, пользуясь силой или убеждением, манипулируя правдой и ложью, принимает решения и навязывает их клиенту.

Сейчас Финли пересек невидимый меридиан в своей карьере. Он стал боссом. И будет им отныне.

Вопрос о «Лайфе» был закрыт.

На натуре день не пропал. Джо снимал пейзажи, которые могли понадобиться Джоку для монтажа при связке двух сцен.

Когда фасный «феррари» Джока остановился на натуре, Джо был поглощен съемкой большой панорамы с видом гор. Лишь отойдя от камеры, он заметил режиссера.

— Ну? — спросил Джо.

— Все в порядке! — Джок сверкнул белыми зубами. — Полмиллиона! Если понадобится, то больше. Они в восторге от идеи.

— Хорошо. Хорошо. — Джо улыбнулся, хотя и недостаточно радостно. Недостаточно для Джока.

— В чем дело, Джо? Вы передумали?

Счастливая мальчишеская улыбка Джока сменилась более сдержанным выражением лица.

— Мы… мы поговорим об этом позже, — Джо помнил о присутствии операторской группы. — Я вернусь примерно через час. Зайдете ко мне? Мы с вами выпьем.

Джо постарался произнести это приглашение небрежным тоном.

— Вы зайдете ко мне! — поправил Джок. — Я буду ждать.

Джок запрыгнул в красный «феррари», включил заднюю скорость, стремительно отъехал и резко затормозил. Затем рванул вперед так, что из-под колес полетели камни.

Почти через два часа Джо вернулся в лагерь, принял душ, надел коричневые фланелевые брюки, рубашку, вельветовый пиджак с потертыми заплатами на локтях. Таким образом Джо расслаблялся, давал волю воспоминаниям. Пиджак подарила ему много лет назад Кэтрин Хэпберн после фильма, который они делали вместе.

Джок был без одежды; он вытирался полотенцем после холодного душа. Он делал это неторопливо, обстоятельно, словно демонстрируя свое сильное, мускулистое, молодое тело. Джо, обладавший глазами скульптора, подумал: «Если бы я мог снова стать молодым! Неудивительно, что девушки вешаются на шею этому надменному, агрессивному, грубому молодому человеку. У него особая красота».

Джок вытер ноги, поставив их поочередно на подлокотник кресла; его гениталии были обнажены. Если он чего-либо стеснялся, то лишь своей гордости.

— Виски или бренди? — спросил Джок, знавший, что последние шесть лет, после болезни, Джо пил перед обедом бренди.

Джо налил себе немного бренди, добавил в бокал содовой и спросил:

— Вы думали об этом еще?

— Я только об этом и думал! Зачем, по-вашему, я ездил в Лос-Анджелес?

— Я говорю о Пресе, — сказал Джо и отхлебнул спиртное.

— Что о Пресе? — спросил Джок, надевая шелковые боксерские трусы, сшитые на заказ в Париже.

— После нашего вчерашнего ночного разговора я наблюдал за ним.

Джо знал, что он должен начать беседу осторожно.

Неуверенность оператора усилилась, когда Джок внезапно повернулся к бару, чтобы приготовить себе виски с содовой. На спине Джока виднелись сине-желтые следы кровоподтеков, оставшиеся после съемки мустангов. Джо не знал, почему Джок повернулся к нему спиной — то ли стремясь продемонстрировать неприязнь, то ли желая напомнить пожилому человеку о своих травмах. Джо почувствовал, что тридцатиоднолетний негодяй проявил непозволительную грубость и высокомерие. У оператора появилось желание поставить бокал с бренди и уйти. Если бы он работал один, он поступил бы именно так. Но тут затрагивались интересы многих людей.

— Я наблюдал за Престоном Карром, — сказал Джо.

— Когда? — резко спросил Джок, повернувшись к Голденбергу.

— Сегодня, — ответил Джо.

— Сегодня? Вы хотите сказать, во время ленча? Он не выходит к завтраку. Вы не снимали его сегодня. Значит, это было во время ленча.

— Да, во время ленча, — признался Джо. — Какая разница? Я имел возможность хорошо его разглядеть. Поговорить с ним.

Джо отпил бренди.

— Он устал, Финли. Устал.

— Ну, конечно, — улыбнулся Джок. — Протрахавшись полночи!

— Для меня неважно почему. Он устал.

Помолчав, Джо добавил:

— По-моему, он не готов к этому.

— К чему? — Джок перестал улыбаться.

— К эпизоду, где он борется с мустангами, — сказал Джо. — К тем съемкам, которые мы обсуждали.

— Вы говорили ему что-нибудь об этом?

— Нет, — тихо сказал Джо, видя на лице Джока Финли ярость.