Львиная доля журнальной площади была отдана звезде — Престону Карру. Мэннингу удалось удивительно ясно передать внутреннюю борьбу и негодование Карра. Герой очерка постоянно ощущал, что он растрачивает драгоценную валюту — собственную жизнь. Обменивает ее по слишком низкому курсу.

На всех снимках был запечатлен Карр. Карр в гримерной. Карр с Дейзи. Карр и Джо Голденберг. Карр, выбирающий мустанга. Карр и Джок Финли. Рассерженный Карр и Джок Финли. Карр, лежащий на земле в момент мышечного спазма. Карр, измученный борьбой.

Возможно, дело было в расположении фотографий, их выборе или намеках, присутствовавших в тексте. В любом случае фотоочерк давал понять, что это — рассказ о звезде, которая скорее умрет, чем смирится с поражением. О человеке, желавшем доказать новым критикам, новому поколению зрителей, режиссерам «новой волны», что старые звезды сохранили свое величие.

Большой кусок текста был посвящен снимку, вынесенному на обложку. Там объяснялись трудности, связанные с постановкой сцены, ее значение для фильма. Мэннинг упомянул, что дубль снимался за один раз с самым сильным мустангом. Может быть, судьба столкнула Престона Карра именно с этим животным. Возможно, Карр нарочно выбрал его, чтобы уйти в сиянии славы. Или произошел просто нелепый несчастный случай?

Читая текст, Джок кое-что осознал. Мэннинг доказывал, что Джок Финли убил звезду. Режиссер сделал это, чтобы удовлетворить свое самолюбие, отомстить Карру за Дейзи Доннелл, создать классический вестерн.

Мэннинг уничтожал все сомнения по этому поводу последней фразой: «Я был свидетелем рождения шедевра и гибели звезды».

Чертов гомик, сказал себе Джок. Он надел солнцезащитные очки, завел «феррари» и тронулся с места. Поехал вниз, к облаку смога и лежащему под ним призрачному городу.

В душе Джока бушевала ярость; впоследствии он не мог вспомнить, как ему удалось вернуться на студию без аварии. Он ворвался в офис, схватил трубку телефона и набрал личный номер Марти Уайта.

— Малыш, я ждал твоего звонка, — сказал агент. — Какой материал! На шестнадцати полосах! Ты навеки обрел громкое имя. Теперь все происходящее с тобой будет значительным! Этот очерк сделает для тебя то же самое, что Тейлор сделал для Бертона!

— Марти, я хочу, чтобы этот номер не попал в продажу.

— Что, малыш?

— Я намерен подать в суд на этого негодяя и его журнал!

— Ты в своем уме? — взорвался Марти.

— Я немедленно отправляюсь к адвокату, Марти! Прямо сейчас!

— Малыш! Малыш, послушай меня! Дождись моего приезда. Я выезжаю к тебе. О'кей?

Джок бросил трубку.

Маленький Марти Уайт сидел в своем кресле, обтянутом черной кожей. Его пальцы нервно барабанили по телефону. Кому позвонить в первую очередь? Главе студии? Президенту? Или личному адвокату? Глава студии тут не поможет. Президент? Стоит ли поднимать тревогу, если пожар еще не вспыхнул? Его адвокат! Марти набрал номер. Подождал. Услышал голос.

— Мэрф? Это Марти. Ты не собираешься уходить из офиса в ближайшее время? Хорошо. Я сейчас приеду. Хочу тебе кое-что показать. Мне нужно узнать твое мнение.

Через час сигнальные экземпляры «Лайфа» лежали на столах двух адвокатов, чьи кондиционируемые кабинеты находились в нескольких кварталах друг от друга на Уилширском бульваре.

В кабинете Эдварда Гранта, одного из совладельцев фирмы «Грант, Харрис, Мендельсон и Грант», Джок Финли расхаживал по ковру, в то время как старший Грант медленно переворачивал страницы «Лайфа», читал текст, изучал фотографии.

Джок поглядывал на лицо Гранта, пытаясь увидеть там долю возмущения, которое испытывал он сам. Грант был человеком, недавно разменявшим седьмой десяток. Он имел репутацию блестящего адвоката, выигравшего несколько процессов против крупных киностудий, обвинявшихся в плагиате и клевете. В Беверли-Хиллз говорили, что, если Эдвард Грант взялся за ваше дело, вы могли считать его наполовину выигранным, потому что студии боялись этого юриста.

Когда Грант закончил ознакомление с материалом, он посмотрел на Джока и спросил:

— В чем заключается существо ваших претензий, мистер Финли?

— Существо моих претензий?.. — взорвался Джок. — Этот проклятый гомик утверждает, что я убил Престона Карра! Он пытается погубить меня! Сделать так, чтобы ни одна звезда не согласилась работать со мной! Это клевета, верно?

— Во-первых, — Грант заговорил медленнее и тише обычного: он всегда поступал так, имея дело с эмоциональным клиентом, — если он действительно сделал это, мы имеем дело не с клеветой, а с диффамацией.

— Это еще хуже, верно? — сказал Джок.

— Да, поскольку использован известный журнал с большим тиражом. Если диффамация действительно имела место.

Разочарованный тем, что он не обрел в Гранте единомышленника, Джок невольно начал переносить на него свою враждебность.

— Если? Если? Что лежит на вашем столе? Он называет меня убийцей!

— Это не совсем так, — сказал Грант, снова взяв журнал в руки.

— Не совсем так? Вы хотите сказать, что люди, прочитавшие этот журнал, увидевшие эти фотографии, не придут к заключению, что я убил Карра? Что я заставил его перенапрягаться, зная о его больном сердце?

Грант перевел взгляд с журнала на Джока и медленно, тихо произнес:

— Мистер Финли, возьмите этот блокнот и ручку и перечислите все, что произошло с вами из-за этой статьи. Назовите ущерб, который вы понесли. Только это может стать основанием для иска. Ущерб.

— Ущерб? Как я могу его назвать? Журнал еще не вышел! Его видели только несколько человек на студии и Марти Уайт.

— Значит, ущерба нет?

— Я пришел к вам, чтобы предотвратить ущерб! Я прошу вас потребовать ареста тиража, помешать им испортить мою репутацию.

Возмущенный, разочарованный Джок перешел на крик.

— Мистер Финли, вам известно, как можно добиться ареста тиража? Мы должны будем пойти в суд. Изложить наш иск. Это не лучшее дело, какое мне доводилось видеть. И внести залог в размере трех или четырех сотен тысяч долларов. Возможно, больше. Такова стоимость тиража «Лайфа». Если мы окажемся неправы и проиграем дело, журнал станет пострадавшей стороной, которая нуждается в защите.

— Я готов внести залог!

— А еще мой гонорар. Поскольку речь пойдет о весьма сомнительном и рискованном деле, я бы запросил как минимум двадцать пять тысяч долларов.

— Я не спрашивал вас о том, сколько это будет стоить.

— Верно, — согласился Грант, хотя слова Джока не произвели на него впечатления.

— Что скажете?

Грант подумал несколько минут, снова полистал журнал, задержавшись взглядом на последних четырех страницах. Затем он закрыл его и сказал:

— Нет, мистер Финли. Я не согласен.

— Что значит — вы не согласны?

— Я не хочу браться за это дело.

— Речь идет о моей репутации! Я имею право на юридическую защиту.

— Конечно, мистер Финли. В Беверли-Хиллз много хороших адвокатов.

— Я хочу вас! — не сдавался Джок.

— Боюсь, что невозможно, — тихо, но непреклонно произнес Грант.

Джока охватила злость, граничившая с презрением. Он схватил со стола журнал и выпалил:

— Неудивительно, что у вас хорошая репутация. Вы беретесь за дело только тогда, когда уверены в победе.

— Молодой человек, если вы хотите знать, почему я не возьмусь за ваше дело, я скажу вам. Но я не желаю обсуждать это с вами. И не потерплю грубость в моем кабинете.

Молчание Джока воспринималось как просьба извинить его.

— Во-первых, я считаю, что люди не расценят эту статью как диффамацию. Я понял из нее, что вы весьма талантливый молодой режиссер. Упрямый, настойчивый, вызывающий порой ненависть, но способный. Так что с профессиональной точки зрения этот материал не наносит вам ущерба. Веских оснований для иска нет.

— Он фактически говорит, что я убил Карра.

— Да, — неохотно согласился Грант, — думаю, у кого-то сложится такое впечатление. Но лишь впечатление. Мой совет — забудьте об этом!