Он снова замолчал, и некоторое время они ехали молча. Ему, видимо, было неловко за свой порыв. Екатерину поразила искренность и сильное чувство, звучавшие в его голосе. Она молчала, не зная, что сказать, испытывая неловкость, словно подсмотрела что-то неприличное. Во второй раз за сегодняшний вечер.

— Однако Добродеев разговорился! — бодро начал Алексей через несколько минут. — Вот что значит присутствие хорошенькой женщины!

«Слабый пол эти мужики! — подумала Екатерина. — Вот и Леонид Максимович так же реагирует на присутствие хорошенькой женщины — прекрасное оправдание болтливости!»

— Дела давно минувших дней! Да, страшная смерть. — Он вздохнул, и вздох его был данью приличиям: говоря о смерти — понижай голос и вздыхай. — А знаете, — в его голосе вновь зазвучали знакомые хвастливые нотки, — я ведь мог увести ее! Да, да, она меня очень любила! Как друга, разумеется, — поспешил он добавить, — хотя, знаете, иногда словно искра проскакивала между нами… вы же всегда это чувствуете… О такой женщине можно было только мечтать! Женщина-ребенок, нежный, беззащитный, беспомощный… Если бы Сашка не был моим другом… — Он оборвал себя на полуслове и теперь уже молчал до самого дома. Словно угас.

Вяло попытался напроситься на чай, но не настаивал, когда Екатерина сказала, что едва держится на ногах. Правда, потребовал номер телефона и пообещал непременно позвонить — «синие чулки» с руками оторвут материал о женщине-детективе.

Екатерина не стала объяснять, что она не детектив. Добродеев все равно напишет то, что захочет, ничем не ограничивая полет фантазии и меньше всего беспокоясь за достоверность изложенного.

— А кстати, — вдруг вырвалось у нее раньше, чем она успела подумать, что делать этого не следует, — что за бизнес у Александра Павловича?

— Как, вы не знаете? — Добродеев округлил глаза.

«Так тебе и надо, мадам сыщица!» — подумала девушка.

— Я понял, что вы на него работаете, обеспечиваете безопасность, разве нет? — В его глазах появился неподдельный интерес.

— Пока только собираюсь, контракт еще не подписан, — сказала она как можно убедительнее.

— Он бухгалтер, — как-то слишком уж небрежно сообщил Добродеев, — аудитор, как это теперь называется, у него аудиторская контора. Помогает всем этим жуликам уклоняться от уплаты налогов. И имеет с этого соответственно! Видели его квартирку?

Зависть, обыкновенная зависть, серая, как дохлая мышь или старая паутина, звучала в голосе старика Добродеева.

Она долго не могла уснуть. Лежала в темноте, уставясь невидящими глазами в пространство. Просто удивительно, она же так хотела спать! Привычка расставлять все по полочкам давала о себе знать.

«— Ну как, довольна началом своей детективной практики? — спросил внутренний голос, сгорая от нетерпения обсудить события дня.

— Довольна! Я познакомилась с тремя интересными людьми, получила разрешение осмотреть вещи Елены, узнала много нового, мне есть о чем подумать. И о ком!

— Ну и что же ты о них думаешь?

— Дай собраться с мыслями. Начнем с Владимира Михайловича, старого актера, который меня приютил. Очень колоритная фигура! Лицедей! Игра стала его второй натурой, что, в общем, и неудивительно. Профессия накладывает свой отпечаток, и никуда от этого не денешься. Хочешь не хочешь — речь, интонации, жесты, позы всегда будут отдавать театром, то есть будут, как бы это помягче выразиться, фальшивы. В хорошем смысле этого слова, разумеется. Знаешь, ведь актер на сцене — актер в жизни. Любопытен. Умеет вытянуть из тебя то, что ты никому не собиралась рассказывать. Мастерски задает вопросы. Прекрасно владеет мускулами лица, и просто удивительно, что он вдруг так…» — Она запнулась, пытаясь подобрать слово. «Bon mot»[6], как говаривала старушка соседка в незапамятные времена ее, Екатерины, детства. «Избегайте удачных определений, от них потом невозможно избавиться…» Тогда она не поняла старую даму, но когда подросла, согласилась с ней. Словом можно уничтожить человека, его репутацию, свести на нет любое начинание и высмеять любое доброе дело.

— Не отвлекайся! — одернул ее невидимый собеседник. — Итак, что он там сделал?

— Сомлел! — нашла она «удачное словцо» и улыбнулась. — Под самый конец нашей беседы».

Слово «сомлеть» было лексической жемчужиной из словаря маминой троюродной сестры, тети Нины. Эта женщина была замечательна тем, что в слова и понятия, тысячу лет существующие в родном языке, вдыхала новый смысл, ничего общего со старым не имеющий. «Сомлеть» на ее языке значило не «упасть в обморок» или «потерять сознание», но «дать слабину», «отказаться от борьбы», «пуститься во все тяжкие». «Василий из третьего подъезда опять сомлел», — сообщала тетя Нина, закатывая глаза и с сожалением качая головой. И всем было ясно, что у Васьки Зубакова опять запой. «У меня всегда была нечистая совесть, — часто говаривала она гордо и слегка обиженно. А значило это, что она, как совестливый человек, стеснялась брать с клиенток лишнее и всегда возвращала остатки, — не то что другие!» Тетя Нина была портнихой. «Выпученные губы» — вспомнила Екатерина еще одно теткино выражение и улыбнулась.

«— Итак, он «сомлел». Ну и что? Может, устал?

— Может. Но тем не менее вопрос остается — почему?

— Да мало ли почему! Вспомнил Елену, задумался о смысле жизни… Любил ее, жалел…

— А может, ему что-то известно? Что, например? Ладно, посмотрим. Номер два — потрясающе интересный толстый человек, человек-колокольчик, наполненный собственным звоном. Кто-то очень неглупый когда-то написал: «Все время болтаю, чтобы не сказать лишнего!» Так и старик Добродеев — болтает, но не выбалтывает, не говорит ничего, чего не хотел бы сказать. Имидж рубахи-парня (сравнение не совсем, правда, подходит к вылощенному, прекрасно одетому г-ну Добродееву), сплетника, врунишки, балабола, всеобщего друга-приятеля. Со всеми знаком. Обо всех все знает. Завидует «старику» Ситникову. Умеет, между прочим, бросить камешек в чужой огород: кому надо, поймет, кому не надо — не поймет. Круглые глаза, честное лицо: «А что, я ничего такого не сказал!» Видимо, не пользуется успехом у женщин. Еще один повод, чтобы завидовать «старику» Ситникову.

— Надо бы с ним встретиться еще раз… Да?

— Да. А теперь хочешь послушать об Александре Павловиче?

— Давай!

— Ну, слушай. Сильный. Самоуверенный. Производит впечатление искреннего человека. Прекрасно держится, хотя ему не позавидуешь.

— Произвел впечатление?

— Произвел.

— Он тебе понравился?

— Да, пожалуй.

— Как ты думаешь, он убийца? Отвечай, только без всяких там «пока еще рано делать выводы», «я еще ничего о нем не знаю». Ты уже знаешь достаточно, чтобы составить впечатление о человеке. Говорят, первое впечатление — самое верное. Не забывай, что он самый вероятный кандидат в убийцы!

— Согласна. Если бы он захотел убить, то убил бы. Я бы не хотела быть его врагом! Правда, не вижу мотива.

— Да мало ли… Может, она узнала что-нибудь о нем — криминальные связи, там, ну, не знаю…

— Елена? Глупенькая, прекрасная Елена? Женщина-ребенок? Даже если бы она и узнала что-то… ну и что? Дальше-то что? А ничего! Ты думаешь, она стала бы его шантажировать?

— Зависит от того, что она узнала!

— Стоп, стоп, стоп! Какая-то мысль мелькнула… Глупенькая, вечная школьница, младшая сестричка… Все трое отозвались о ней примерно так. А на меня она не произвела впечатления глупышки, нет-нет, вовсе нет. Она знала, чего хотела. Может, мужчина и женщина по-разному судят о женщинах? Мужчины снисходительны, часто принимают за чистую монету притворство, ибо сами же и поощряют это притворство, а женщина видит другую женщину совсем иначе — в ярком и беспощадном свете. И еще что-то такое сказал Александр, сейчас, сейчас… вот! Вспомнила! Она изменилась, повеселела и стала заговаривать об устройстве на работу…»

Около двух Екатерина наконец уснула.