— Понятно. Очень интересно. Хотя вы и обрисовали деятельность, то есть работу бюро, лишь схематично. Воображаю, насколько интересны детали! Надеюсь, когда-нибудь мы их обсудим поподробнее…

— Леонид Максимович, а вам знакомо понятие «коммерческая тайна»? Так что детали, если придется, будем обсуждать в присутствии моего адвоката.

— Устал я от адвокатов… Давайте поговорим о чем-нибудь другом. О ваших знакомых, например.

— О моих знакомых? — удивилась Екатерина. — О ком именно?

— Ну, например, о Елене Владимировне Ситниковой.

— О Елене Владимировне Ситниковой? У меня нет такой знакомой!

— А вы не спешите, подумайте, я вас не тороплю. Вы могли знать ее в школе, в институте, а может, и раньше. Правда, под другим именем. Ее девичья фамилия Горностай.

— Я никогда в жизни не встречала человека по фамилии Горностай!

— Не торопитесь. Знаете, недавно мне позвонил некто, представившийся Петром Клыком. А я, представьте, абсолютно не помню никакого Петра Клыка. Да разве ж такое имя забудешь? А оказывается, случился такой в моей жизни лет двадцать тому назад. Проходил свидетелем по одному делу. Тогда думал, век его не забуду, так он меня достал своим ослиным упрямством, способностью забывать собственные показания, данные накануне, и другими, не менее «приятными» чертами характера. Но встретились, знаете ли, как старинные приятели, посидели у меня дома, поговорили… Так что не торопитесь, подумайте!

Воцарилось молчание. Екатерина задумалась, перебирая в памяти разные периоды своей жизни.

— Нет, — сказала она наконец, — не знаю я никакой Ситниковой-Горностай. Не случилось такой в моей жизни.

— Жаль, — вздохнул Леонид Максимович, — ну что ж, бывает. Отрицательный результат тоже результат. А на этих фотографиях знакомых никого нет? — Из папки, лежавшей перед ним, он достал несколько фотографий и разложил на столе перед Екатериной.

Она придвинулась ближе к столу, с любопытством рассматривая фотографии молодых женщин. В изображениях человеческих лиц есть своеобразная магия. Они — застывший слепок мгновения, которое больше никогда не повторится. И с каждой новой секундой они все дальше и дальше уходят от оригинала, пока связь между ними не порвется совсем… Такие разные лица — улыбающиеся, серьезные, безразличные, одинаковые лишь в своей чужести. Впрочем, постойте!

— Я не уверена, — сказала наконец Екатерина, дотрагиваясь пальцем до второй справа фотографии, — но мне кажется, я ее знаю. Ее зовут Диана.

— Откуда вы ее знаете?

— Я виделась с ней совсем недавно, недели две или три назад. Правда, здесь она выглядит по-другому, если это, конечно, она. Я не совсем уверена…

— А в чем разница?

— Здесь она какая-то сонная, я имею в виду спокойная, а та была… — Екатерина запнулась, подыскивая слова, — экзальтированная, истеричная, дерганая, что ли…

— А можно поподробнее о вашей встрече?

— Можно. Она позвонила, как и вы, под вечер, спросила главного детектива. Это было, сейчас вспомню, кажется, двадцатого октября или нет, двадцать второго, ну да, двадцать второго, в четверг, у нас еще тогда… — Она вовремя спохватилась, подумав, что вовсе не обязательно говорить все, что знаешь, — правило номер один из «заповедей», преподанных ей дядей.

Леонид Максимович сделал вид, что не заметил ее запинки, во всяком случае, ни о чем не спросил и сидел молча, ожидая продолжения.

— Она хотела поговорить с ним об «очень важном деле». Я попыталась объяснить ей, что мы не детективное агентство в обычном смысле этого слова и вряд ли сможем ей помочь, но она, даже не выслушав меня, стала говорить, что ей непременно нужно поговорить с надежным человеком и все ему рассказать, что речь идет о жизни и смерти, а потом начала плакать. И все это так бессвязно, как в бреду, заикаясь, глотая слова, а потом еще и всхлипывая. Я просто не знала, что делать, и чтобы хоть что-то сказать, спросила, где она находится. «Тут, рядом с вами, — ответила она, — через дорогу, в скверике». И, словно почувствовав мои колебания, сказала каким-то жутким голосом: «Ну, пожалуйста, пожалуйста, спасите живую душу!» Я пригласила ее к себе, но она наотрез отказалась, за ней якобы следят, и снова горячечный бред, чуть ли не стоны. Я подумала, не вызвать ли мне милицию или, может, «скорую», но любопытство мое она все-таки задела. И я вышла к ней. Она ожидала меня на скамейке — вот эта самая женщина с фотографии, в дорогом костюме и шляпке с вуалью, в облаке тяжелых пряных духов, с кружевным носовым платочком, которым она то и дело промакивала заплаканные глаза. — Екатерина замолчала, уставясь в пространство, словно заново переживая ту сцену.

— Она назвала себя?

— Да. Сказала, что ее зовут Диана.

— Диана, — повторил следователь, — а фамилия?

— Она не назвала фамилию. Только имя — Диана.

— Чего же она хотела?

— Понять было трудно. Она снова рыдала, хватала меня за руки, говорила о грозящей опасности, о том, что ей нельзя оставаться одной, что ее все время должен сопровождать телохранитель.

— Телохранитель — это по вашей части, не так ли?

— Так. Но… что-то все-таки было не так. Все преувеличенно, с надрывом, и ничего по существу. Я даже подумала, что она пьяна, но от нее не пахло алкоголем, может, наркотики…

— И что же было дальше?

— Ничего. Минут через пятнадцать этого бреда она, словно по команде, вдруг перестала плакать, спрятала носовой платочек в сумочку, протянула мне руку, сказала, что рада была познакомиться и что еще позвонит… Знаете, будто ее выключили. Даже улыбнулась. И ушла. Я потом уже подумала, что ей нужен не столько детектив, сколько психиатр. Больше она не звонила. Пока. Наверное, все в порядке.

— Не совсем. Вернее, совсем не в порядке. Она умерла.

— Как — умерла? Не может быть! Почему?

— Предполагается самоубийство. Во всяком случае, выглядит как самоубийство. Вы же понимаете, мы прорабатываем все версии.

— Но как? Каким образом?

— Яд. Стрихнин.

— А как вы узнали обо мне?

— Нашли ваш номер телефона в ее сумочке.

— С ума сойти… Никогда бы не подумала, что она способна на такое…

— Но вы же сами сказали, что у нее с психикой не все в порядке, разве нет?

— Да, конечно, но… нет, я думаю, с психикой у нее проблем не было. Понимаете, если бы она не ушла так… так… деловито, что ли, после слез, истерики…

— От людей с расстроенной психикой можно ожидать всего, чего угодно.

— Я понимаю… А когда это случилось?

— Семнадцатого ноября, почти две недели назад.

— Кто ее обнаружил? Родные?

— Нет, соседка. Шестнадцатого ноября утром ее муж, Ситников Александр Павлович, улетал в командировку в Германию. В аэропорту они были вместе, она его провожала. Около четырех она вернулась домой, ее видели соседи, и больше, видимо, не выходила. Муж позвонил ей на другой день, семнадцатого, из Франкфурта, но не застал. Вернее, она уже была мертва к тому времени, так как умерла в ночь с шестнадцатого на семнадцатое, скорее всего около полуночи. Он позвонил домой еще несколько раз, а потом перезвонил соседке и попросил сходить к Елене. Та, не достучавшись, позвонила участковому. Дверь взломали и обнаружили ее в постели мертвой. Никаких следов чужого присутствия, никаких окурков, остатков ужина на двоих, чашек с ядом, а также следов взлома или отмычки. Все чисто. Стакан сока на тумбочке у кровати — тоже чистый, отпечатки пальцев ее собственные. Так что, очень может быть, что самоубийство.

Помолчали.

— А… — начала было Екатерина, но, взглянув на Леонида Максимовича, так ничего и не сказала.

— Можете спрашивать, — разрешил тот, — вам можно, мы ведь почти коллеги. Кроме того, я глубоко верю в женскую интуицию и логику. В известной степени.

— Я просто подумала, — не обиделась Екатерина, — что яд должен был где-то храниться…

— Совсем забыл сказать, что в одной из ее сумочек был найден обрывок листка из блокнота со следами стрихнина. Блокнот ее собственный, мы даже нашли место, откуда этот листок был вырван. Что еще вас интересует?