Подойдя к дому Ситникова, Екатерина решила позвонить еще раз. Телефонная будка была совсем рядом, но телефон не работал. Екатерина остановилась, раздумывая. Что же делать? Возможно, он уже дома. Она звонила ему почти час назад, и ей никто не ответил. Неудобно без звонка, но раз она здесь… А, к черту условности! Человек погибает! Тем более завтра ей может не хватить решимости.

Пустой и темный двор. Как удачно, подъезд открыт! Лифт медленно доползает до десятого этажа и, дернувшись несколько раз, к ужасу Екатерины, останавливается. Через несколько долгих секунд трогается снова и теперь уже без остановки добирается до нужного этажа. Екатерина звонит в знакомую дверь. В ответ — тишина. Еще раз нажимает на кнопку звонка. С тем же результатом. Уже уходя, по исконной человеческой привычке не смиряться и не верить глазам своим, дергает ручку двери. Дверь открывается, пропуская ее внутрь.

В прихожей и гостиной горел свет. Ни звука не доносилось ниоткуда. С гулко бьющимся сердцем Екатерина осторожно вошла в комнату. Сначала ей показалось, что там никого не было, но минуту спустя она увидела мужчину, лежащего в неловкой позе — лицом вниз — на диване. Левая рука его касалась пола. Екатерина почувствовала слабость в коленях: «Убили!» Потом заметила недопитый стакан с коричневой жидкостью. Пьян? И этот тоже? Не зная, что делать, она опустилась в кресло и принялась рассматривать спящего. Потом, решившись, подошла к дивану и слегка потрясла его за плечо. Ситников, а это был именно он, немедленно перевернулся на спину, открыл глаза, несколько мгновений всматривался в Екатерину, потом сел и с силой провел ладонями по лицу, прогоняя сон. Вздохнув, пробормотал: «Это вы? — не выказав при этом ни малейших признаков радости или удивления. — Живьем или во сне?»

— Здравствуйте, Александр Павлович, — ответила Екатерина, — это я, живьем.

— А как вы попали сюда? — Ситников окончательно проснулся.

— Дверь была открыта. Вы забыли запереть дверь.

— Неужели, — сказал Ситников без вопросительной интонации, продолжая выжидающе смотреть на Екатерину.

Екатерина подумала, что разговаривать с ним окажется труднее, чем она предполагала. Пока она собиралась с мыслями, Ситников сказал:

— А у меня сегодня праздник! Выпьете со мной?

— Какой праздник?

— Вышла наконец книга моего друга, на которую он убил лет пять своей недлинной жизни. Так выпьете со мной?

— Выпью. А о чем книга?

— О Нью-Йоркской публичке, история создания, фонды, ну и всякое такое. — Он протянул Екатерине книгу в твердой обложке. На обложке — величественное здание в классическом стиле — колонны, широкая мраморная лестница, два льва по обеим ее сторонам. Громадное полотнище-объявление, свисающее с горизонтального флагштока, на манер знамен в рыцарских замках, сообщает о выставке восточных рукописей. На ступеньках сидят и даже непринужденно полулежат пестро одетые молодые люди с книгами, конспектами, бутербродами, бумажными стаканчиками с кофе и мороженым. «History of culture: New York Public Library», автор — Майкл Гриффит. Она раскрывает книгу и читает посвящение: «Моим друзьям — Ли Чену из Нью-Йорка и Саше из Восточной Европы, которые меня понимали». На задней обложке — цветной портрет автора — улыбающийся голубоглазый парень лет двадцати пяти, с длинными светлыми волосами, в белой рубашке с распахнутым воротом. Майкл Гриффит.

— Он американец? — спрашивает Екатерина.

— Да. Берите, — он протягивает ей стакан все с той же светло-коричневой жидкостью, — давайте за Майкла! — Он выпивает залпом.

Екатерина лишь слегка пригубливает свой стакан.

— Я жил в Нью-Йорке почти полтора года, изучал финансы в Барухе[20], — сообщает Ситников, — и практически не вылезал из библиотеки. А Майкл работал там в справочном зале. Это вроде нашего читального. Классный парень был!

— Был?

— Был. Уже нет. Умер в декабре прошлого года. — Он задумался и потом сказал: — Ну почему они все умирают?

— От чего он умер?

— Точно не знаю, но подозреваю, что от СПИДа. Он был гей. Да нет, со мной все в порядке в этом смысле, — ответил он, заметив ее взгляд.

Екатерина покраснела.

— Он постоянно мучался от болей в спине и сидел на сильных болеутоляющих уже тогда. А это было… — он задумался, — почти четыре года назад. Удивительный человек был, совсем непохожий на американца в расхожем о них представлении. Начитанный, ироничный и очень деликатный. Никогда не забуду и часто вспоминаю один эпизод. К ним в читальный зал чуть ли не каждый день ходила некая странная личность — в Нью-Йорке их тьма, — бродяжка не бродяжка, неопределенного возраста, в самой что ни на есть зачуханной одежде и босиком. И никто не гнал ее, вот что удивительно! И не выказывал неудовольствия, не пожимал плечами за ее спиной, крутя пальцем у виска. Сидела, листала журналы, что-то бормотала. Ну, я однажды и высказался при Майкле в том смысле, что, мол, нечего ей тут делать по причине того, что она с большим приветом. На что Майкл мне ответил, что права у нее такие же, как и у остальных, так как они живут, слава Богу, в свободной стране. И добавил, что, может быть, библиотека — единственное доступное ей интеллектуальное удовольствие. И все это так мягко, без малейшего упрека или назидания. «Смотри, Саша, — сказал он мне, — видишь, она счастлива здесь!» А я вспомнил чеховского «Черного монаха» и попытался передать его на своем убогом английском. О душевнобольном человеке, который стал несчастен, когда излечился от своего безумия. Майкл страшно заинтересовался и записал название повести.

Высказавшись, Ситников надолго замолкает. Екатерина тоже молчит. Что ж тут скажешь!

— Давайте еще по одной! — предлагает он наконец.

— Давайте, — соглашается Екатерина.

Он опять залпом выпивает свою порцию, а она лишь пригубливает.

— Александр Павлович, — решившись, начинает Екатерина, — я хочу попросить вас о чем-то!

Он вопросительно смотрит на нее. И она выкладывает ему все о Володе Галкине, о том, какой он несчастный, больной и что ему нужно помочь. Увлекшись, она не заметила неприятного выражения, появившегося на лице Ситникова, и вздрогнула, когда он заорал:

— Ваш Галкин — ничтожество! Я пальцем не шевельну, чтоб ему помочь! Помогайте сами, вы ведь богатая женщина! А ваш Галкин никогда не отказывался принимать деньги у дам! Так что с этим проблем не будет. Вперед! Но без меня!

Он еще что-то там орал, но пришедшая в себя Екатерина рванулась к двери, повторяя: «Скотина, какая скотина!»

Ситников поймал ее за локоть уже у самой двери.

Когда Екатерина добралась домой, было уже около двенадцати. К сожалению, Ситников не водит машину, а то, может быть, отвез бы ее. А так пришлось брать такси. Но может, это и к лучшему, так как с нее хватит Александра Павловича, во всяком случае, на сегодня! До чего же все-таки неприятный тип!

Она отперла входную дверь, переступила порог, и теплое, наполненное особой, «пустой», тишиной нутро дома приняло ее. Не зажигая света в прихожей, Екатерина вошла в комнату. Тусклый уличный фонарь освещал пространство гостиной неверным, покачивающимся светом. Купер, лежавший на диванной подушке, потягиваясь, поднялся навстречу хозяйке. В темноте он казался совсем черным и громадным, почти как средних размеров пантера.

— Ты дома, бродяжка! — обрадовалась Екатерина.

— Мр-р-р, — ответил умный кот. «Неизвестно еще, кто бродяжка!»

— Ты прав! — согласилась Екатерина. — Кушать хочешь?

Услышав знакомое слово, Купер спрыгнул на пол и помчался в кухню.

Накормив кота, Екатерина включила было горелку, чтобы поставить чайник, но застыла, задумавшись, с чайником в вытянутой руке. Мысли ее были сумбурны и довольно бессвязны. «Господи, как я устала! Что же теперь делать? Надо позвонить Галке… как она там? Бедный Володя! Погибает же… А Ситников каков! Сначала ни в какую! Но потом, кажется, проникся… Лишь бы Володя не отказался от лечения. Он же ненавидит Ситникова. Они оба друг друга ненавидят. А ведь дружили когда-то… Делить им уже нечего. Бедная Алина! Все они какие-то несчастные… Галке позвонить… завтра, прямо с утра… не забыть… что там у нее… спать… спать…»